Джер ответил на взгляд, даже не оскалившись. Потеребил подвеску на шее, провел большим пальцем по зеленому камню. Он точно прислушивался к чему-то внутри себя. И наконец улыбнулся:

– Да. Мы обязательно его починим. Кстати…

Он начал снимать цепочку с шеи. Тэсс остановила его.

– Не надо. Пусть она будет твоей. В конце концов, это твой корабль.

– Вообще-то ваш.

– Я сомневаюсь.

– Послушай, Тэсс, ведь это судно сделал…

– Один умный барсук рассказал мне, что живыми вещами невозможно обладать.

Джер задумался и кивнул. Затем он осклабился и, видимо, сочтя, что тема исчерпана, опять стал напирать на Ву:

– Самка, верни рыцаря. Верни! Ты же не собираешься таскать его с собой?! Он наверняка весь в соли, от него точно что-нибудь отвалилось! Где он?

Ву дернула плечом, свистнула зайцам и пошла вдоль берега вперед. Джер, сердито фыркнув, припустил следом.

– Самка! Эй!

* * *

– Ему это не нужно.

– Откуда вы можете знать?

Ласкез увидел Мину Ирсон еще с другого конца побережья: наверное, она незаметно вернулась, когда схлынула толпа. Вернулась и теперь стояла в отдалении, так, что ее никто не замечал. Она снова, кажется, мерзла: прятала руки в широких рукавах, сутулилась. Взгляд бесцельно скользил по воде. Избегал как Странника, так и Джера.

– Я плохо поступала. Все время. С самого начала.

– Сегодня вы поступили хорошо.

Она только горько усмехнулась.

– Я выстрелила не потому, что кого-то защищала, мой юный друг. А потому что была разочарована. Вот и все.

– Вы так его любили?

Поэтесса вздрогнула, и Ласкез пожалел о заданном вопросе. Это точно было не его дело. Он уже собрался извиняться, как она ответила:

– Иногда мечты становятся злыми. Но его было за что любить.

Женщина улыбнулась. Ласкез, помедлив и оглянувшись, сказал:

– Подойдите к Джеру. Он будет рад.

Она снова покачала головой.

– Он вас наверняка простит.

Неожиданно она посмотрела прямо ему в лицо и спросила:

– А в твоей семье все получили твое прощение, добрый мальчик?

Он не успел ответить – Мина развернулась и направилась прочь.

– О чем ты думаешь?

Роним приблизился и потрепал его по плечу. Ласкез торопливо развернулся к нему. Детектив щурился от пробивающегося из-за облаков света и прятал руки в карманах плаща. У него был удивительно умиротворенный вид. Вид человека, который наконец выбрался на свободу. Ласкез улыбнулся:

– Думаю, о том же, что и ты. О том, что все кончилось.

…И еще только начиналось.

– Мне нужно кое с кем поговорить.

– С кем это?

– С кем-то, кто хорошо переубеждает упрямцев.

И, кивнув сыщику, Ласкез направился к группе алопогонных, где только что заметил товура Лирисса.

* * *

Девочки-близняшки стояли рядом со Зверем и крепко обнимали друг друга. Но Ева остро ощущала: объятию чего-то не хватает. Чего-то… прежнего, еще недавно неотъемлемого. Чего-то, на что она могла надеяться всегда. Раньше. Найдя силы, она первой разжала руки. Ветер тут же с легкостью забрался за воротник.

– Прости меня.

Теперь она знала, как это ужасно – просить прощения за украденную мечту. Хава посмотрела ей в глаза. Вытянула руку и отвела со лба черную прядь.

– Ты такая… другая…

– Ты тоже.

– У тебя красивая форма.

– А у тебя…

Ева запнулась. Отвела взгляд. Сказать было нечего, не стоило даже и начинать. Куда только делся ее дар рассказывать истории? Может, весь ушел на истории-отмычки? Так, что его не осталось на истории-ключи от старых и нужных дверей?

– Твои тетрадки дома?

Ева вздрогнула и подняла голову. Хава улыбалась. Улыбалась, машинально потирая свою правую руку, на которой была большая ссадина.

– Я… закопала их, перед тем как поехать. Под тем деревом, нашим любимым. А что…

– Ты… очень хорошо писала. Я хочу почитать. Когда вернусь. Можно…

– Ты же можешь теперь тоже пойти в Корпус! Я попрошу… попрошу…

Ева выпалила это и схватила сестру за руку поверх ссадины. Хава болезненно вздрогнула, на несколько мгновений прикрыла глаза. Ее светлые ресницы вдруг странно задрожали.

– Не могу. Не хочу. Я… очень хочу домой.

Ева не ответила. Она стояла как оглушенная и стирала кровь сестры со своей ладони.

– Но…

Хава открыла глаза. Слез в них не было.

– А ты, значит, остаешься. Так?

Ева обернулась. Поискала глазами в толпе и с легкостью нашла. Офицер Краусс, с распухшим, разбитым лицом, стоял среди своих солдат.

– Да, – отозвалась Ева. – Я останусь.

– Может быть, тогда ты возьмешь мое имя? Ты привыкла.

– А ты?

– И я…

– А что скажут родители?

Сестра вдруг улыбнулась. Немного недоверчиво. Очень грустно. И тепло.

– Тебя ведь никогда это не волновало. Ты не заболела?

Они посмотрели друг другу в глаза и рассмеялись. Просто потому, что начинать плакать сейчас было нельзя. Но, оказалось, смех тоже мог причинять боль.

– Хава… – сказала Ева, когда сестра понуро опустила голову. Услышала, что ее голос дрожит и попыталась собраться. И у нее получилось. Почти.

– Да?

– Закончи мои истории. Пожалуйста.

Хава кивнула. Ева снова обернулась на группу алопогонных. Она все время возвращалась мыслями к ло Крауссу. У нее перед глазами застыло мгновение – отвратительная тварь в теле гениального писателя бьет офицера сапогом по лицу, ломает ему нос. Ева невольно зажмурилась. Сестра заметила это и положила руку ей на плечо.

– А ты начни новые. И пусть одна будет про кого-то, похожего на меня.

И в глазах защипало от нестерпимой боли.

* * *

Женщина проводила ладонью по поблескивающему носу поезда, ощущала щекой холодный металл и легкое тепло всем телом – поезд выпускал нежные, не обжигающие клубы пара.

Она скучала по Быстрокрылу. Да, она очень скучала по Быстрокрылу и прямо сейчас остро поняла это. И она никак не могла избавиться от странной иллюзии. Будто, обнимая свой живой поезд, обнимает и отца. И… Конора. И… даже всех тех, с кем верила во что-то вроде бы одно и кто теперь оказался так далеко.