Эви кивнула и скрестила руки на груди.

– Но только не для нее, – тихо призналась она.

Мин не ответила.

– Тот сон, что приснился мне утром, – сказала Эви. – Знаешь, это уже не в первый раз. Ко мне приходит мама. Она на меня сердится. А она никогда ни на что не сердилась.

– Что ты сделала? – спросила Мин, поворачиваясь к ней.

– Похоронила ее на кладбище, а не в скалах.

Мин задумалась.

– Как ты думаешь, почему она просила похоронить ее именно там?

– Не знаю, – ответила Эви. – Но она говорит, что рассказала мне почему.

– А ты не помнишь?

– Нет. – Эви повернулась к кузине. – Не помню.

Мин посмотрела на нее и встала со скамьи.

– Прогуляемся, – предложила она. – Пойдем в лес. Мне нужно размять свои старые кости.

Тропинка начиналась у дома, поворачивала от воды и углублялась в лес. Здесь царил полумрак: солнечным лучам приходилось пробиваться сквозь стволы и свисающие ветви; сосны скрипели, покачиваясь на ветру, словно мачты кораблей, которыми они никогда не станут. На усыпанной иголками земле проступали длинные тонкие корни, похожие на кости на старушечьих руках.

Эви и Мин шли молча, ориентируясь по меткам, которые вырезал на деревьях их дед в тридцатые годы, останавливались, чтобы срезать мешавшие проходу ветки, расчищая путь вперед, как их приучили делать каждое лето, прокладывая дорогу тем, кто придет после них. В лесу было душно и влажно, и Эви вспотела; от ходьбы и расчистки тропы она разогрелась и расслабилась. Где-то вверху метрономом стучал дятел, ни на секунду не прекращая работу, и этот звук разносился по всему лесу.

Тропа огибала дальний конец острова, затем поворачивала назад, к дому, вилась вдоль кромки воды, повторяя гранитную линию берега, и заканчивалась на поляне, теперь заросшей, которая раньше служила площадкой для пикников. Поросшая травой лужайка спускалась к гряде гранитных валунов и большому камню, смотрящему в сторону Нэрроуз, – во время отлива это была скала, а при высокой воде просто уступ. В детстве они всегда замедляли здесь шаг, но внукам не разрешали плавать среди этих камней, хотя во время прилива здесь получалась превосходная купальня. Естественно, подростками они все приходили сюда и ныряли со скалы. Теперь Эви вспомнила бабушку, которая всегда быстро проходила мимо этих камней, не поворачивая головы и не глядя на них, решительная и сосредоточенная.

Эви и Мин смотрели на столы для пикника, покрытые лишайником и наполовину сгнившие. Сохранилась одна большая яма для костра, с обрушившимися стенками из камней. Волны прилива ласково плескались у берега. Отсюда в одну сторону открывался вид на голубую гряду холмов на материке, а в другую – на пустынный морской горизонт. Вода все прибывала, затопляя скалу.

– Думаешь, это правда, то, что нам рассказал Чарли Леви? – спросила Мин.

– Что именно?

– Что в этом месте погиб дядя Мосс?

Эви покачала головой. Отсюда на другом берегу пролива за деревьями был виден старый дедушкин причал. Когда он умер, ее отец продал дом. В том лесу дедушка Уэлд устраивал для них охоту за сокровищами.

Там кто-то поднимал паруса яхты.

– Ты знаешь, что, когда тетя Джоан в последний раз приезжала к маме, они поссорились? – тихо спросила Мин.

Эви повернулась к ней.

– Вот почему ты не позволила маме попрощаться с тетей Эвелин, когда она умирала?

– Папа не хотел. Сказал, что твоя мама расстроит ее.

Эви вздохнула:

– Она так переживала, что не смогла попрощаться.

Они помолчали.

– Из-за чего им было ссориться?

– Все дело в надгробии, которое она хотела. Мама считала, что Джоан хочет ее наказать.

– Наказать?

– Так она говорила, – задумчиво сказала Мин, вспоминая. – «Ты хочешь ткнуть меня в это носом, хочешь заставить меня заплатить».

– Заплатить? За что? – Эви нахмурилась.

– Не знаю, – покачала головой Мин. – Но твоя мама была такой…

– Какой?

– Агрессивной. – Мин снова покачала головой, пытаясь вспомнить тот разговор. – Агрессивной, просто вне себя от ярости.

– А дальше?

– Кажется, мама спросила, зачем все время об этом напоминать.

– И?

Мин посмотрела ей в глаза.

– «Потому что это было, – сказала твоя мать. – Это случилось здесь. Прямо здесь. И я была живой».

– Что? – Глаза Эви широко раскрылись.

Мин кивнула.

Эви отвела взгляд; у нее на глазах выступили слезы.

Мин молчала.

Яхта у другого берега пролива медленно покидала стоянку.

– И тебя не волнует, что мы никогда не узнаем почему? – наконец спросила Эви.

– Честно? – Мин повернулась к ней. – Не волнует. Потому что за одним «почему» обязательно кроется другое, и так без конца.

Эви улыбнулась, шмыгнула носом и тряхнула головой.

– Но я так устала от всего этого. От молчания, намеков, полуправды. Я привыкла к неопределенности, к тому, что прошлое – это загадка и что, если его перекапывать вновь и вновь, оно может привести к какой-то истине, которую ты не видел… там за гребнем холма, на следующей странице… А теперь мне просто нужен ответ. Я хочу света и слов, потому что застряла в лесу. Я хочу, чтобы в небе появилась рука, указующий перст, хочу услышать: «Вот. Вот он, тот момент. Здесь был поворот. Здесь причина… Иди назад. Или вперед». Но сейчас, куда бы я ни посмотрела, везде тупик, тупик, тупик, и я не могу понять, как выбраться из этого леса. Я не знаю, что мне делать теперь.

– Теперь ты похоронишь маму, – ласково сказала Мин.

Эви почувствовала спазмы в горле.

– Похороню ее в безымянной могиле?

– Она не безымянная, просто там не будет ее имени.

– Здесь?

– Так она хотела.

– Одно слово для всей жизни?

– Я думала, это твоя специальность, – тихо сказала Мин.

Эви кивнула. Паруса яхты повернулись и замерли – рулевой наконец нашел нужный галс.

– Черт. – Эви откашлялась. – Там так одиноко.

– Где? – Мин удивленно посмотрела на нее.

– В прошлом.

Мин фыркнула.

– Мне интересно, – продолжала Эви, – неужели мы все просто появляемся, машем руками, а потом исчезаем без следа?

– Господи, – сказала Мин. – Что ты сегодня ела на завтрак?

Улыбнувшись, Эви выпрямилась:

– Овсяную кашу.