В доме на острове Крокетт подрастало новое поколение детей. Из пролива можно было увидеть Милтонов, сидящих на лужайке, или детей, которые сбегали вниз по холму, пробирались в лесу между елями, обрезали ветки или просто гуляли. Говорили, что однажды после вечеринки на острове произошел несчастный случай – кто-то поскользнулся и упал в воду, а сын хозяев бросился на помощь и утонул.

Тем не менее сестры с детьми по-прежнему катались на лодках, устраивали пикники на скалах, ходили по рынку в своих обрезанных шортах и шетлендских свитерах, а старая миссис Милтон с неизменной корзинкой в руке и мистер Милтон в кепке с длинным козырьком обходили на яхте окрестные бухты.

После коктейлей на Норт-Хейвене или ужинов на другом берегу Милтоны в сумерках возвращались домой, и «Кэтрин» легко скользила под безбрежным небом по темной воде; дети на носу смотрят вперед, взрослые сидят позади них на корме – воплощение спокойствия и уверенности. «Вот он, – думала Эви-подросток, сидя рядом с кузенами в один из таких вечеров, – вот он». Этот момент. Она повернула голову, поймала на себе взгляд матери и, словно получив подтверждение, отвернулась.

Она никогда не расскажет дочери, поняла тогда Джоан, прижимаясь бедром к транцу и глядя на свою мать, Фенно и Эвелин, сидящих на корме. Она не может рассказать. Это причинило бы боль всем… матери, отцу и Фенно, который был таким добрым… самым добрым.

Джоан смотрела поверх детских голов на приближающийся остров. Это место будет принадлежать Эви. Она скрестила руки на груди и повернулась навстречу ветру. Все это будет принадлежать Эви.

В конце семидесятых «Милтон Хиггинсон» был продан банку «Меррилл Линч», и офисы на Брод-стрит, 30, в здании, построенном прадедушкой Огдена Милтона в 1855 году, закрылись. Огден перевез отцовский письменный стол в новый кабинет в небоскребе в центре города, по утрам поднимался туда в лифте и садился за него. Передать стол было некому. Из окон нельзя было увидеть ни воды, ни яхт – ничего, кроме города.

Они похоронили Огдена следующим летом, рядом с Моссом.

В тот год Генри, старший сын Эвелин, начал носить кепку Огдена. Ему было двадцать. Старый козырек давно потрескался и обвис, а ткань цвета хаки совсем выцвела. «Но кепка ему идет», – думала Китти, наблюдая, как он катит тачку по лужайке, чтобы забрать продукты, – гордый тем, что он старший и знает, что нужно делать.

Огден. Китти поерзала на скамье. Эта кепка. Обычно она висела на крючке в коридоре. В то лето он сидел в каждом кресле, плыл на каждой яхте, а каждый голос, доносившийся с той стороны поля, был его голосом. Он так долго сидел напротив нее, что стол в столовой без него казался пустым, хотя они каждый вечер клали на его место нож и вилку и кто-то садился на его стул.

На противоположном берегу пролива она заметила Альдо Уэлда, который вышел на причал. С годами он как будто усох, но походка его оставалась пружинистой. Фанни умерла много лет назад. Старик стоял и ждал Фенно, который плыл к нему на шлюпке. Фенно был хорошим сыном, думала она, наблюдая, как Фенно поднял весла, а Альдо наклонился, чтобы поймать нос лодки. Бедный Фенно.

А восемь лет спустя Фенно внезапно умер посреди ночи. «Бедный Фенно», – снова подумала Китти, опуская трубку телефона.

Это было в 1988 году.

В то первое лето без него они приехали поздно вечером. И впервые попросили Джимми Эймса переправить их на остров из Рокленда. Раньше это всегда делал Огден. Потом Фенно. Теперь эта обязанность перешла к Дикки, но он был занят на работе.

Китти стояла у подножия холма и задумчиво смотрела на дом наверху. Она видела их всех… Присс с Данком, Эльзу, Вилли и… Огдена. Ох.

– Пойдем, мама, – сказала Джоан и взяла Китти под руку.

После завтрака, вымыв посуду, Китти села на зеленую скамью и устроила больную ногу на пирамиду из подушек, принесенных из лодочного сарая. Рядом лежали бинокль и книга. Эвелин с каким-то шитьем на коленях сидела в одном из больших белых кресел, которые стояли по обе стороны от скамьи. Джоан стояла чуть поодаль с садовыми ножницами в руке и разглядывала сирень.

Какое-то время лодок не было видно. Пролив был пуст. Начинался новый день.

Почти все внуки спустились на причал, но Минерва лежала на лужайке, распушив на солнце волосы. Эви сидела на скамье рядом с Китти, по-мальчишечьи подтянув колени к груди и обхватив их руками. Ноги Минервы медленно поднимались, а потом снова опускались на траву – какое-то упражнение.

Что делать с этими двоими? Китти их совсем не понимала. Ну хорошо, они учились в тех же колледжах, что их отцы, – но ведь это все равно ни к чему. Они же девушки. Они должны украшать и оберегать, подавать пример. Но, похоже, их нисколько это не заботило; обе поступили в аспирантуру.

– Над чем ты работаешь, Эви? – спросила Эвелин, не отрываясь от шитья.

Эви выпрямилась, подалась вперед и начала рассказывать.

«Как она говорит, эта девочка», – подумала Китти, вполуха слушая внучку и следя за полетом чайки. Пробел в документальных свидетельствах… Лицо Китти оставалось бесстрастным. Да, конечно.

– Например, вот этот момент, сейчас, – говорила Эви. – Что это такое? Настоящее время. Живая история, но мы ее не видим, правда? Мы живые и мертвые одновременно.

Она очень довольна собой, отметила Китти.

– История? – переспросила Китти. – Плевать на историю; пусть этим занимаются другие. Это лучшие годы вашей жизни. Вы этого не знаете, но это так.

Кто-то уже это говорил. Но кто? Китти покачала головой.

– Господи, бабушка, – сказала Мин, плашмя лежавшая на траве. – Надеюсь, что нет.

– Лучшие, Минерва, – настаивала Китти. – С вами еще ничего не случилось.

– Знаю, – простонала Мин, раскидывая руки. – И это ужасно.

– Это всего лишь правда, – поспешно сказала Китти, чувствуя, что почему-то злится на внучек. – Сделанного… не воротишь.

– Но его можно исправить, бабушка, – решительно заявила Эви. – Его можно исправить.

– Исправить? – Китти нахмурилась. – Что, ради всего святого, это значит?

– Свободу, – объяснила Эви, – взглянуть на события по-новому.

Минуту все молчали.

– Глупости, Эви, – тихо сказала Джоан.

Эви удивленно повернулась к матери.

– Невозможно исправить то, что случилось. И не нужно. Жизнь может измениться в одно мгновение, и потом ты просто идешь дальше.

– Неужели ничего нельзя исправить, мама? – спросила Эви. – Ведь таких мгновений может быть много. Разве жизнь не может поворачивать назад, потом снова идти вперед, потом снова назад?

Китти, Эвелин и Джоан одновременно повернули головы и посмотрели на нее.

Эви замерла, как будто ее поймали на воровстве. Она не собиралась этого говорить, но именно так она думала и именно над этим работала. Глядя на них, Эви впервые поняла, что она другая, что она отличается от них.