Существенным шагом в направлении либерализации стало выступление Эдварда Карделя 31 марта 1952 г., в котором он представил проект закона о народных комитетах. Сначала, опираясь на марксистскую идеологию, он показал, каким образом советская система трансформировалась в бюрократический деспотизм, затем обрисовал наиболее важные особенности югославской системы. Она должна была основываться на самоуправлении рабочего класса, на полноценном развитии демократии, общественной и экономической жизни с помощью органов самоуправления, рабочих и народных комитетов и по возможности на как можно более широкой децентрализации и либерализации. Цель коммунистов – создание нового беспартийного общества, в котором каждый гражданин будет прямо и сознательно, без посредников, принимать участие в организации общественных дел и в строительстве социалистической демократии[1429]. «Во время выступления Карделя, – прокомментировал Коцбек в дневнике, – я мгновенно почувствовал, что, несмотря на иногда даже впечатляющие усилия партии, суть “народной (или социалистической) демократии” в организации чисто внешней, механистической жизнедеятельности, вне зависимости от субъективных потребностей человека. Несмотря на проведенный анализ системы коммунистической демократии, политическая спонтанность оказалась недосягаемой – из-за наличия только одной политической организации, навязывания единственно возможного мировоззрения и секретной организации политической полиции»[1430].

Несмотря на справедливость этой критики, интеллектуальное пространство в югославской реальности всё больше расширялось. Власти отказались от политики русификации, усиленно проводившейся в 1945–1947 гг., и в январе 1950 г. приняли резолюцию, согласно которой изучение русского языка в школах стало таким же, как изучение других иностранных языков. Русские учебники, особенно по общественным наукам, заменили, а Коммунист в августе того же года оповестил, что сталинский «Краткий курс истории КПСС» больше не входит в список обязательной партийной литературы. 23 сентября в Белграде даже открылась выставка Мичи Поповича, и на ней была представлена брошюра, в которой художник резко критиковал любой тоталитарный контроль над искусством. Печатный орган сербского Народного фронта 20 октября дал комментарий, что «некоторые взгляды Поповича не верны, но никто не лишает его права их высказывать»[1431]. Эту либеральную тенденцию подтвердил в начале октября 1952 г. III Конгресс литераторов в Любляне. В речи на его открытии Мирослав Крлежа, который к тому времени преодолел свои страхи, подчеркнул необходимость свободы творчества. Он осудил отказ от участия в общественной жизни тех, кто утверждал, «что революции приходят и уходят, а лирическая поэзия остается», при этом отверг и точку зрения тех, кто считал, что при социализме возможна только ангажированная и тенденциозная литература. Его выступление было характерным для интеллектуальной атмосферы, которая сложилась в Югославии в начале 1950-х гг. Агитпроп был преобразован в Комиссию по культуре и просвещению, контролировавшую все средства массовой информации, воспитательные учреждения и сферу искусства, причем отменили превентивную цензуру, но только не обязанности тех, кто следил за тем, чтобы работники радиовещания, образования и культуры придерживались линии партии. Вопреки всему в интеллектуальной жизни на всех ее уровнях стало чувствоваться влияние Запада, его стилей и моды. На тягу к обновлению и искушения, обуявшие деятелей искусства и других интеллектуалов, власть смотрела одобрительно, но и с некоторым беспокойством, опасаясь, что Запад приманит их «мелкобуржуазными» посылами, и они попадут в его силки. Не случайно речь Мирослава Крлежи на конгрессе писателей прочитали и поддержали Эдвард Кардель и Милован Джилас[1432]. Подозрительность партийных руководителей по отношению к интеллигенции в целом, а к гуманитарной – в особенности, осталась, хотя чаще стали высказываться и более толерантные мнения [1433]. В этом смысле характерны республиканские съезды СК Сербии, Хорватии, Словении и Македонии 1954 г., на которых было четко сформулировано требование «свободы в сфере науки, искусства и культуры». К глубокому возмущению советских наблюдателей, Кардель на съезде в Сербии даже заявил, что «гангстерская» литература и голливудские фильмы являются «первым шагом на пути к более высокой культуре»[1434]. В освобождении творчества от пут соцреализма, который в Советском Союзе проповедовал Андрей Жданов и который после войны стал популярен и в Югославии, вероятно, определенную роль сыграло отрицательное отношение Тито к этому стилю. «Как ты смотришь на социалистический реализм?» – спросил его Дедиер в 1952 г. «Это, братец мой, как будто лопатой намалевано»[1435].

Об отходе от большевистской ленинской партии наиболее решительно было заявлено на VI Съезде КПЮ, где югославские коммунисты провозгласили себя единственными истинными наследниками Карла Маркса, обязанными построить первое в мире социалистическое общество[1436]. Из-за бурных диспутов в кругу власть имущей четверки, в которой Кардель и Джилас были наиболее решительными сторонниками перемен, съезд открылся в Загребе с опозданием на две недели и проходил со 2 по 7 ноября 1952 г. со всей возможной помпой, характерной для подобных партийных встреч[1437]. На него пригласили также индийских и индонезийских социалистов, с которыми Тито в обществе ведущих политиков провел беседу накануне пленарного заседания. Протокол этой встречи любопытен, поскольку показывает, как далеко зашли югославы в своих размышлениях и планах. И как сильно уже в то время различались их политические взгляды, хотя они сами еще не осознавали этого в достаточной мере. На встрече Тито в первую очередь подчеркнул, что Народный фронт всё больше приобретает социалистический характер, ведь он принял программу строительства социализма. Однако он функционирует не так, как надо. «Чтобы не потерять 8 миллионов человек, мы создадим из Народного фронта Социалистический союз трудового народа. Этот союз установит связи с другими социалистическими партиями и, возможно, не сегодня – завтра вступит в Социалистический интернационал». (В нем бы он благодаря своей многочисленности стал одной из крупнейших партий.) «Другое дело, важное для нашей внутренней жизни, – продолжил Тито, – а также жизни нашей Партии и дальнейшего развития теории и практики социализма, это переименование нынешней КПЮ в Союз коммунистов Югославии. Последний играет другую роль и имеет другую задачу на современном этапе нашего внутреннего развития. Он должен всё больше приобретать воспитательный характер. Если бы мы и дальше шли по нынешнему пути, то, несмотря на все усилия избавиться от бюрократических методов, это бы вело нас в том же направлении. Из органа диктатуры пролетариата партия не смогла бы трансформироваться в фактор воспитания широких масс в духе социализма. Коммунисты у нас не будут иметь привилегий, не будут занимать общественные должности только потому, что они являются коммунистами. Тем самым мы стремимся избежать повторения советской практики, когда партия превращается в бюрократический организм. Эти две организации, Социалистический союз народов Югославии и СКЮ, в определенном смысле связаны, но дополняют друг друга». Джилас зашел еще дальше и говорил о значении югославского опыта для всех народов, тогда как Кардель подчеркнул, что социализм в высокоразвитых странах Западной Европы может реализоваться самыми разнообразными способами и проводиться самыми разными партиями: «Даже некоммунистические партии и группы могут воспользоваться такими формами». Этот дерзкий полет мысли Тито потом несколько притормозил, напомнив о значении демократического централизма внутри партии, даже если она хочет работать только как воспитательница. «Без него нет равномерного идейного развития». Джилас затем сказал, что демократический централизм, значение которого подчеркивал Ленин, не является его изобретением: уже якобинцы были демократическими централистами. А русские превратили его в вампира. Однако при демократическом централизме следует проводить различия между государством и партией. Тито его поправил: «В России нет демократического централизма, там есть централистский бюрократизм»[1438].