В то время как югославские лидеры подчеркивали значение своего сопротивления Сталину, спровоцировавшего волнения в советском лагере, они сами оказались в кризисной ситуации, прежде всего из-за реформ, проведенных в партии после исключения из Информбюро. Еще до смерти Сталина Тито с тревогой указывал на ее организационную раздробленность и на определенные явления, подрывавшие «демократический централизм» в ее рядах [1464]. И он был прав, ведь уже до VI Съезда, и в еще большей степени после него СКЮ существенно изменился, поскольку его руководители отменили всякие ограничения и бюрократические препоны, осложнявшие вступление в партию – например, продолжительность кандидатского стажа и социальное происхождение. Так, в 1948 г. в партии насчитывалось едва ли 70 тыс. членов, которые принадлежали к образованным слоям, а в 1954 г. их было почти 319 тыс.[1465] В указанный период в КПЮ или СКЮ проходили крупные внутренние проверки, ведь с 1950 до 1955 г. 123 тыс. членов получили партийные взыскания или же были исключены из партии[1466]. Эта динамика сильно обеспокоила партийные кадры, которые увидели, что их привилегии под угрозой, и отреагировали на это пассивно и пессимистично. В итоге к концу 1952 г. число членов партии снизилось до 80 тыс. человек. О подавленности, которая овладела СКЮ, в июне 1953 г. открыто написала Borba, а загребская газета Napred жаловалась: «Среди коммунистов какой-то застой, люди вялые. В Первом районе в каждой из массовых организаций не работает и половина членов Союза. Многими коммунистами овладела апатия»[1467]. В ответ на эти явления Тито на I Пленуме ЦК, созванном на Бриони в июне 1953 г., через семь месяцев после VI Съезда, потребовал сплотить ряды и очистить Союз от любого балласта. Он критиковал тех, кто ослабил партийную дисциплину, распространял «мелкобуржуазные идеи о свободе и демократии» и не мог сопротивляться «иностранным и антисоциалистическим влияниям». Он обратился ко всем организациям с особым письмом, в котором утверждал, что необходимо покончить с «пассивностью», «изгнать из Союза старых, бюрократизированных членов», развить «идейно-воспитательную работу и заставить умолкнуть всех врагов»[1468]. По словам Джиласа, это означало, что Тито стал отходить от полемики с советской коммунистической практикой, пытался остановить процесс демократизации и вернуть партию на старый и безопасный путь ленинизма-сталинизма[1469]. И всё это – в ожидании улучшения отношений с Советским Союзом, о чем Кардель, вернувшись из Бриони, конфиденциально сообщил Джиласу[1470].

Кризис внутри партии, который начался в начале 1950-х гг., не обошел и ее верхушку. Когда произошел конфликт со Сталиным, Тито, Кардель, Джилас и Ранкович сомкнули ряды, поскольку знали, что речь идет об их безопасности. Когда хозяин умер, и опасность миновала, можно было заметить небольшое охлаждение в отношении Йосипа Броза к своим потенциальным восприемникам. Как отмечал Велько Мичунович, «Тито теперь больше ни в ком не нуждался, он – великий победитель над Советским Союзом и смотрит на своих соратников свысока и без уважения»[1471]. Иными словами, они ему больше не были так необходимы, как в 1949–1953 гг., хотя он и продолжал с ними общаться, поскольку за эти годы неплохо узнал их положительные и отрицательные стороны. Кардель выполнял функции теоретика и законодателя, Ранкович – администратора, умелого кадровика и всегда бдительного личного охранника, Джилас – человека новых взглядов. Так или иначе, произошло изменение климата «при дворе», что вносило нервозность в личные отношения упомянутой троицы; каждый из них стал по-своему укреплять свои позиции и смотреть на товарищей как на соперников в гонке за власть. Тито хорошо понимал, что происходит вокруг него, он запомнил слова Берии, которые тот ему прошептал во время одного из визитов в Москву: «Вальтер, Вальтер, не верьте никому вокруг себя, ни Ранковичу, ни Джиласу, ни Карделю, они действуют против вас, держите открытыми четыре глаза и будьте осторожны, когда они начнут действовать»[1472].

После Брионского пленума Джилас понял, что должен отойти от Тито и партии, разницы между которыми уже не было, если он не хочет сгинуть в тени и померкнуть в блеске его славы. «Озабоченность моей личной судьбой мешала мне и далее возвеличивать личность Тито, и считать непогрешимым всё то, чему от него научился»[1473]. При этом он не осознавал, что режим черпал свою силу и твердость из харизмы Тито, которая оказывала влияние даже на те слои, которые ему противостояли, ведь в нем видели защитника национальных интересов, особенно после ссоры со Сталиным. Джилас был уверен, что на Бриони была продемонстрирована попытка реставрации бюрократизма, что позволило бы начать борьбу во имя обоснования своих идей «о вырождении партии». О том, как партия может переродиться, он писал в статье под названием «Класс или каста», опубликованной 5 апреля 1952 г. в журнале Svedočanstva. В ней он отмечал, что в СССР появился новый класс бюрократов, которые препятствуют дальнейшему развитию общества. От критики советской реальности до критики югославской был только один шаг[1474].

Тито попытался его спасти. Он почувствовал негативное отношение Джиласа, которое выражалось даже в том, что он не приезжал в отпуск на Бриони, за исключением тех случаев, когда должен был присутствовать там по партийным соображениям. На острове он хотел построить ему виллу и приглашал поселиться в ней под предлогом, что, мол, нехорошо отделяться от коллектива[1475]. Джилас выражал нетерпимость к склонности Тито отождествлять государство и партию с собственной персоной и использовать ее для личных целей. «Почему я должен ехать на Бриони?», – говорил он, отводя душу, своей молодой жене Штефида Барич[1476].