Поступил ли он так исходя из своей убежденности, что должен спасти революцию и самого себя, или из эмоционального порыва, Джилас увенчал свое творчество эссе, которое опубликовал незадолго до того в культурно-политическом журнале Nova misao под вызывающим названием «Анатомия некой морали». Хотя он уже знал о недовольстве Тито и был приглашен на Брдо, чтобы обсудить с ним возникшие разногласия, в телефонном разговоре с Ранковичем он отверг возможность «броситься к ногам монарха»[1499]. Напротив, в какой-то горячке он поспешил с публикацией, уверенный в том, что должен выполнить свою миссию. «Своими статьями, – пишет Стане Кавчич, один из видных словенских политиков послевоенного поколения, – Джилас первый поднял многие вопросы социализма и демократии, но, к сожалению, таким образом, что принес больше вреда, нежели пользы»[1500]. Это касается «Анатомии морали», которая была напечатана случайно, поскольку нужно было заполнить освободившееся место в журнале из-за отказа Йоже Вилфана, главного секретаря Тито, предоставить статью о государственном капитализме. В своем сочинении Джилас безапелляционно заклеймил «лживую классовую мораль» правящей партийной прослойки, к которой принадлежал сам, и приписал ей все недостатки буржуазии. Своих товарищей он обвинил в том, что они создают эксклюзивную касту, закрытую для всех «новых членов партии». В первую очередь он подверг нападкам жен высоких партийных функционеров, которые не захотели принять в свой круг молодую и красивую актрису Милену Врсякову, которой был 21 год, вышедшую замуж за народного героя, черногорского генерала Пеко Дапчевича. Причина? В годы войны она не сражалась в партизанских рядах, поскольку тогда ей было только 13 лет. Этот памфлет имел слишком личностный характер, чтобы его могли простить высокопоставленные лица: он задел за живое, поскольку в югославских кругах образовался так называемый «клуб бывших партизанок», которые участие в борьбе вместе со своими мужьями приравняли к некоему аристократическому знаку отличия. О более молодых женщинах, которые оказывались в их кругу в результате заключения брака, они не могли сказать ничего хорошего: «Эх, где были эти в коротких юбках, когда деревья от мороза трещали!»[1501]Джилас подобное отношение заклеймил иронией и с сарказмом поведал еще много «об экзальтированных женщинах наполовину крестьянского происхождения» и «весьма скромного образования», уверенных, что за партизанские заслуги они могут «скупать роскошную мебель и произведения искусства, не имея при этом вкуса, но при помощи этих предметов роскоши они удовлетворяют свои примитивные инстинкты алчности и раздутых представлений о своем социальном статусе с претензией и всезнайством невежд»[1502].

Руководство Антифашистского фронта женщин начало лихорадить, внутренние конфликты ускорили окончательную «ликвидацию» Джиласа. Тито понял, что речь идет о попытке моральной дискредитации его самого и его товарищей, которых Джилас отчитал за то, что они больше не являются носителями революционной мысли. Они действительно замкнулись в своей исключительной привилегированной группе, в которой из 135 членов ЦК только пятеро вступили в партию во времена войны, в то время как все остальные стали ее членами еще в годы Коминтерна[1503]. Когда он был приглашен к Тито в первые дни января 1954 г., чтобы в присутствии Карделя и Ранковича изложить свою позицию, он вел себя сначала агрессивно и даже начал критиковать классиков марксизма, указав на то, что их утверждения не всегда верны. Тито был потрясен: «Ты готов это прилюдно подтвердить?» – «В любое время и буду очень рад!»[1504] «Ты другой человек», – прокомментировал Тито и потребовал, чтобы он отказался от должности председателя скупщины[1505]. Джилас тогда попытался защититься, напомнил о своей особой преданности Тито, обо всех статьях, в которых его возвеличивал и в которых, в полемике с Советским Союзом, подчеркивал демократическую сущность его политики, но эти доводы не были услышаны[1506]. Для Тито, как и для Карделя с Ранковичем, слова Джидо были весьма болезненны. Когда Джилас на упомянутой встрече попросил чашечку кофе, заметив, что не выспался, Тито ответил: «Другие тоже не спят»[1507]. 7 января 1954 г. норвежский посол в Белграде пригласил Джиласа посетить с деловым визитом Скандинавию в сопровождении биографа Тито Владимира Дедиера. Джилас приглашение принял. 10 января Borba опубликовала заявление Исполнительного комитета (его новое название – Политбюро), в котором отмечалось, что его статьи, и прежде всего статья «Анатомия морали», вызвали среди членов СКЮ беспокойство, принимая во внимание его высокую должность. «Статьи товарища Милована Джиласа – это результат его личных размышлений, которые существенно противоречат мнению членов исполнительного веча, духу решений VI Съезда и решениям Второго пленарного заседания ЦК СКЮ. Он опубликовал их, не уведомив товарищей из исполнительного веча о тех идеях, которые собирался обнародовать, а также вопреки тому, что после публикации первых статей некоторые товарищи указали ему на их очевидный вред и на то, что они могут негативно повлиять на развитие СКЮ и строительство социалистической демократии в нашей стране». С этого момента над ним началась общественная расправа; Борис Зихерл, один из виднейших словенских теоретиков, начал публикацию серии статей, в которых подверг критике идеи Джиласа. В Белграде между тем уже ходили слухи, что Джидо «троцкист» и это его весьма обеспокоило. Дедиер, который в то время был постоянно рядом с ним, описывает его так: бледный, изможденный, с вытаращенными глазами он бродил по своему учреждению, размахивал пистолетом с серебряной рукояткой, подарком генерала Корнеева, и угрожал, что убьет всех клеветников, а потом жену, ребенка и себя[1508].

13 января 1954 г. Джилас был исключен из Исполнительного комитета СКЮ, что побудило его послать Тито личное письмо, с тем чтобы высказать ему некоторые соображения «после семнадцати лет совместного труда, которые касались их личных отношений и которые между ними остались не проясненными». Объяснив, что в последние месяцы он испытывал дискомфорт из-за сдержанного отношения к нему Тито, он счел нужным пояснить свой последний памфлет. «Прошу прощения у тебя из-за “Анатомии”, но только за то, что, совершенно не имея тебя в виду, постоянно думал, что ты вынужден, к сожалению, жить той жизнью, которой живешь (к другим это не имеет отношения). Ничего такого мне не могло бы прийти в голову относительно товарища Йованки, которую я всегда уважал за исключительный характер, и которая сама стала жертвой злобы. (Не думай, что этим я льщу тебе или ей, или “интригую”, тем более что это последний привет ей от моего лица и от имени моей супруги) Я достаточно спорил с тобой в своей жизни, наши споры всегда были небольшие и нервозные, частично из-за моего необузданного темперамента. Но я никогда не был неискренен с тобой, кроме тех случаев, о которых сказал. У меня не было другой возможности сказать тебе всё это. Джидо»[1509].