…То-то прибыло радости влюбчивым, глупеньким ладожскимдевчонкам!

Сведомые люди вот о чем толковали.

Шел как-то Ратша по торгу вдоль невеликой Ладожки-речки, уеё впадения в Мутную, и вдруг увидел негаданное, нежданное: босую девчонку, совсех ног бежавшую краем воды. И погоню за нею – краснолицего мужика как раз наголову пониже самого Ратши.

– Рабу держи!.. – кричал краснолицый, не в силахпоймать своё добро сам. – Рабу беглую держи!..

И хотя никто не торопился ему помогать, было ясно – рано илипоздно подскочат замешкавшиеся слуги, встанут на дороге, схватят в охапку. Икто-то мерзкий снова пожелает обнять её ещё прежде, чем будет взвешено серебро…Жаль девчонку, да только и от хозяина бегать Правда-то не велит!

А ничего не скажешь, хороша была русокосая. И горда: птица,из клетки рванувшаяся! Ратша живо углядел тонкий стан, соболиные брови и ясныеглаза, разгоревшиеся отчаянием и гневом. Эта-то красота всё и решила. Он широкошагнул неперерез, и рабыня забилась у него в руках, как рыбка в сети. Попалась,горемычная!

Никто не крикнул Ратше обидного слова, но немногие ипохвалили. Нет хозяйства без рабов и рабынь, да ведь всему живому хочется навольную волюшку, этого ли не понять…

Подоспел торговец и сразу принялся, отдуваясь, расстегиватьна себе ремешок – повязать быстроногую, чтобы не бегала больше.

– Давай сюда её! – сказал он Ратше. – Тебе,гридень, спасибо. Приходи потом, любую выберешь. Уж с тебя дорого не запрошу…

А сам и руку уже протянул – свести ослушницу обратно вшатер, кликнуть челядь и без лишних глаз всыпать ей хорошенько, чтобы впредьтихо сидела, хозяина перед людьми не срамила.

Был же этот гость пришлый откуда-то издалека – может, кривичплесковский, а может, вовсе полянин. И то: знал бы лучше, с кем говорит. –не радовался бы заранее. Ратша только посмотрел на него сверху вниз и скривилсяв нехорошей усмешке:

– Руки, гостюшка, убери… тебе отдать, сказываешь? Даведь девка-то моя.

– Как твоя? – опешил торговец. Всякое приключалосьс ним в дальнем пути, но чтобы обирали среди бела дня и прилюдно, прямо наторгу, – ни разу ещё!

– А вот так, – ответил Ратша спокойно. – Быламоя, да украл незнамо кто. Отколе к тебе попала, не ведаю. А можешь сказать,где взял, веди до третьего свода.

Вокруг них начинали понемногу смеяться. Все знали ладожскуюПравду: теперь, чтобы только отмыться – не сам, мол, умыкнул со двора,перекупил лишь, – бедняга гость должен был бы вести Ратшу к прежнемувладельцу девчонки, а от него ещё к другому, на кого тот укажет. И лишь с негопотребует себе за убыток, за то, что продавал, не ведая, украденную рабу ипрямо нарвался на владельца!.. А где их, второго, третьего перекупщиков, ныненайдешь, да и были ли, может, сам похитил из родительского дома, и тоже ведь непряником обернется, если дознаются…

– Лжу говоришь!.. – прорвало крикомкупчину. – Твоя, говоришь, так объяви хоть, как звать!

Ратшу-оборотня, человека в городе нового и нравом опасного,ладожане не очень-то любили; но торговец рабами не бывает мил никому: нисвоему, ни чужому. Потому-то каждый из стоявших там на берегу не убоялся быподтвердить хоть на суде, каждый почесал бы в затылке и припомнил – была жекогда-то у него пригожая девка, ведь вправду была, да у какого гридня их нету!

Впрочем, Ратша постоял за себя сам. Выговорил не моргнувглазом первое, что явилось на ум:

– Красой звать.

Разжал руки, выпуская невольницу, – теперь, мол, какхочешь, – и она сама выбрала свою судьбу: пала наземь, обхватила егоколени, прижалась румяной щекой к пыльному кожаному сапогу. И заплакала,закивала растрепанной головой:

– Краса, Краса…

Ограбленный гость так и не побежал плакаться на Ратшугрозным князьям, Рюрику и Вадиму. Доищешься у них суда против своего, тутсамому-то последнего не потерять бы! Так и ушёл Ратша с берега и девку с собойувел. Знать, вовсе тошно было ей в неволе, готова была, бедная, хоть в воду, нето что к незнакомому ладожскому гридню… Послушная шла за ним, тихая-тихая…только слёзы знай текли по щекам, падали на желтый песок.

Истинного её имени Ратша так и не удосужился спросить: всёКраса да Краса. Теперь эта Краса жила в крепости вместе с прислугой, нянчилапотихоньку маленького Ратшинича. Рождение сына избавило её от неволи, вернулосвободу, да радости-то: сидела ведь одна-одинешенька, что малая пичуга, злойрукой из родного гнезда выкинутая! Ни угла своего, ни матери ласковой, ниотца-защитника, ни братьев с сестрицами, ни мужа милого, ни удалого жениха…Ратша, приголубивший было, к ней совсем теперь не заглядывал: наскучилаигрушка…

Всеслава разыскала Пелко в крепости, в конюшне: он чистил иохорашивал белого Вихоря, и совсем не было похоже, чтобы он занимался этимиз-под палки. Да и конь знай тихонько пофыркивал от удовольствия, изгибаясильную шею, – ловкие пальцы расчесывали длинную гриву, заплетали её вкосы.

Заметив Всеславу, Пелко покраснел и отвернулся: вспомнил,что был на неё обижен. Девка, она девка и есть, в который раз сказал он себе.Отца потеряла – а ей и ладно, будет зато теперь Ратшу своего любить. Ещё ирадуется небось: никто уж его из-за стола не прогонит, не назовет окаянным,никто из дому пути ему не покажет… И того, глупая, не знает, не ведает, чтоотец перед смертью о ней думу тяжкую думал, её, неразумную, уберечь хотел отбеды! Девке что – лишь бы просватали. А и правду сказать, смешное сватовствобыло у этих словен! Это ж надо додуматься до такого, чтобы свободную продаватьжениху за куны, как вещь! Да ещё, срам выговорить, всего чаще увозили куда-тоиз материнского дома!.. То ли дело в зеленой чаще лесной, в добрых земляхкорелов племени ингрикот, на привольном Устье! Там ведь девушка сама выбиралапарня под стать, сама звала приглянувшегося в женихи. И если тот справлялся сделами, что поручала ему строгая невестина мать – вспахать поле-пожогу,выстроить надежную лодку, приручить лесного жеребенка – лося, – игралсвадьбу и оставался жить, делался мужем, входил в род…

Всяк своим обычаем крепок. Но будь его, Пелко, вольная воля,не так бы он выдавал замуж сестрицу любимую, ягодку-куманичку, девушку высокоголемби, лицом пригожую, в рукоделии искусную и родом знатную вдобавок. И нетакого бы жениха ей подыскал. Это-то уж наверняка!..

Так размышлял Пелко, не глядя на Всеславу, остановившуюся вдверях; она же долго не решалась обратиться к нему, смущенно молчала,переминалась с ноги на ногу, теребила пальцами плетеный поясок. Он спинойчувствовал её неловкость и слышал, как тонко позванивал на пояске бронзовыйоберег.

– Пелко… – прошептала она наконец.

Корел обернулся, и теперь уже она покраснела почти до слез,опуская перед ним взгляд. Пелко расправил плечи: если подле Ратши он неизменночувствовал себя щенком, то тут уж он враз сделался могучим взрослым мужем,пришедшим из лесу ещё и затем, чтобы рассудить её нечистую совесть.