необходимых пригласительных билетов. Всё это требовало немалых средств, но они у Леокадии Юльевны, разумеется, имелись. Лишь накануне днём в доме была закончена проводка электричества, и теперь дачу щедро освещал электрический свет. Из приоткрытых окон доносилась музыка, и на площадке перед домом уже стояло множество экипажей и автомобилей. Окружавшая дом атмосфера праздника подготавливала прибывающих гостей к приятному вечеру, и, поднимаясь по широкой лестнице в парадную залу, они были охвачены его предвкушением. И хотя думы Навроцкого в последние дни были омрачены его неудачами на бирже, ощущение лёгкости и беззаботной приподнятости не могло не появиться и у него. Он соскочил со ступеньки автомобиля и бодрым, упругим шагом, почти бегом, поднялся по лестнице.

2

Внутри дача слегка пахла благородными породами дерева, обставлена она была с большим вкусом и даже художественно, хотя ничего лишнего в доме не было. Чувствовалось, что Леокадия Юльевна воспользовалась услугами настоящего эстета. По общему оживлению и возбуждению среди гостей Навроцкий понял, что на первый ужин он уже опоздал. Через открытую дверь большой светлой залы он услышал звуки рояля и знакомый голос и поспешил войти. Анна Фёдоровна Ветлугина стояла рядом с инструментом, сложив у груди ладони, и под аккомпанемент фатоватого вида молодого человека в военной форме пела красивым, мягким меццо-сопрано:

Если пуля тебя не достала,

Если лошадь твоя цела,

Если женщина обняла

И любить тебя не устала,

Значит, всё не так уж и скверно,

Рано в петлю, голубчик, лезть.

Позабудь про пулю и месть:

Сохранит господь от неверных.

Навроцкому казалось, что исполняемый ею романс наполнил атмосферу в зале, окружавший дом эфир и всю вселенную каким-то чувственным трепетом. Анна Федоровна пела с таким выражением, будто это был и не романс вовсе, а обращение к живому и даже находившемуся среди гостей человеку. В устремлённых на неё горящих глазах мужчин Навроцкий прочёл готовность отдать многое за обладание этой женщиной. Дамы с любопытством лорнировали княжну. Голос Анны Федоровны слегка дрожал:

Пистолеты — подальше в угол!

Помолись и задуй свечу.

Я всю ночь с тобой помолчу.

Нас, мой милый, не взять испугом.

На заре по звенящему снегу,

Под отчаянный храп коренной

Я с тобой от судьбы дрянной,

От беды, горемыка, уеду!

На последней фразе романса взоры Навроцкого и Анны Федоровны встретились, и княжна едва заметно кивнула ему. Князю даже показалось, что с этими последними строками Анна Фёдоровна обращалась именно к нему. Сердце у него забилось чаще, ему захотелось объясниться с ней, но её тотчас окружили аплодирующие мужчины, большею частью в военных кителях и с порозовевшими от шампанского лицами. Он вышел на балкон и, вытянув из сигарочницы ароматную сигарку, закурил. На улице было темно и холодно, сквозь обволакивавший дом электрический свет с небосвода пробивались тусклые лучи звёзд. Возле балконной двери остановились два господина.

— Видите ту дамочку в розовом? — говорил один из них, слегка понизив голос. Это был невысокий плотный мужчина, на вид преуспевающий купец.

— Да. Прелестная особа! — отвечал ему другой, не менее преуспевающего вида, господин.

— А вы знаете, кто это?

— Кажется, жена Жеребцова?

— Совершенно верно. А вы знаете, кем она была, прежде чем стать женой Жеребцова?

— Не имею понятия.

— Телефонной барышней.

— Да что вы говорите?!

— О, это целая история! Видите ли, у Жеребцова заболела собака… Ну, решил он позвонить ветеринарному доктору, чтобы взять у него консультацию. Просит он барышню дать ему нужный номер, а в ответ этакий, знаете, нежнейший голосок ему и отвечает: «Номер занят». У Жеребцова от этого голоса так и защемило в груди. Ну, и проговорил он с ней весь вечер и полночи. И про ветеринара забыл, и про собаку.

— Да что вы?

— Да-с, вот так. Вот вам и телефонная барышня! А теперь миллионерша!

— А как же собака?

— Какая собака?

— Ну та, из-за которой…

— А-а… собака? Представьте себе, сдохла в ту же ночь. Вот-с.

Навроцкий усмехнулся про себя невольно услышанному разговору и вернулся в залу. Публика здесь была разношёрстной: графиня не делала различий между дворянами, купцами и прочими. Купеческих жён легко можно было узнать по обилию колец на пальцах, аристократки были в этом отношении умереннее, но держались с большим достоинством. Мужчины же и того и другого сословия внешне мало чем отличались друг от друга. Все эти люди были весьма достаточными и, очевидно, полезными друг другу. Они разделились на группки и обсуждали дела или просто болтали. Любители азартных игр выходили в соседнее помещение, еде для них заранее были приготовлены карточные столы. Молодёжь развлекалась шарадами и танцами в соседней небольшой зале. Ближайшая к Навроцкому кучка мужчин живо обсуждала состав Государственной думы и последние похождения Распутина в «Вилла Родэ». Участвовать в этих разговорах князю не хотелось, и он прошёл к столу с закусками. Здесь в обществе нескольких господ он увидел своего факультетского приятеля Дмитрия Никитича Кормилина. Они о чём-то оживлённо спорили.

— А, Навроцкий! — заметал его Кормилин. — Сколько зим!.. А я думал, ты уехал… Мы тут о женщинах… Присоединяйся!

Навроцкий подошёл к их кружку.

— Позвольте… — продолжал свою речь один из господ. — Чувство к женщине пробуждает мысль, наполняет эту мысль энергией и, подобно мотору, движет вперёд!

— Простите, Василий Львович, чем движется вперёд мысль? — переспросил Кормилин, подмигнув Навроцкому.

— Чувством к женщине.

— Вы полагаете?

— Разумеется! Ведь что такое мужчина? Да ведь это просто… деревяшка, бревно! А вы посмотрите на женщину! — повёл он рукой в сторону Анны Фёдоровны. — Посмотрите, какая мягкость движений, какие линии, какая… Да ведь это же произведение искусства! Божество, чёрт возьми!

Кормилин поморщился.

— Вы не согласны?

— Видите ли, Василий Львович, — сказал Кормилин, — как-то не хочется считать себя бревном. Да и потом… знаете… когда вам двадцать, женщина действительно представляется вам непонятным и загадочным существом. Желание раскрыть эту тайну влечёт вас и, так сказать, захватывает дух. Вы теряете рассудок и влюбляетесь в женщину, как в экзотический необитаемый остров. Ну а в сорок, извините меня, вы знаете женщину со всеми её потрохами, и оказывается, что влюбляться-то было и не во что! Разве вам это чувство не знакомо? В таком случае вы неисправимый идеалист, батенька!

Кормилин вытащил из кармана носовой платок и громко высморкался.

— А я, господа, от красивых женщин бегу как от чумы. Нет ничего более