Глаза у Марка заблестели. Ну вот. Довел пацана до слез.

– Перестань. – Я присел рядом и рукавом его же рубашки утерслякоть. – Нечего жалеть. Жизнь крутит-вертит, а Искупитель правду видит. Коголюбит, того испытывает. У тебя все равно… такое сокровище осталось, что мне ине снилось никогда.

Марк тут же затих.

– Да не буду я Слово пытать… Скажи лучше, что ты чуешь приэтом?

– Холод.

– И все?

– И все. Словно руку в темноту протянул, но знаешь, чтодолжен найти. И находишь. Холодно только.

– Понятно. Значит, все равно что жратву с ледника воровать.Ничего особенного.

И что это все мысли к еде сводятся? Марк уставился на меня.Удивленно сказал:

– Вы смеетесь. Вы же смеетесь!

– Да. А что, нельзя?

Он неуверенно улыбнулся:

– Нет, я не думал, что вы умеете. Вы все время такоймрачный.

– Знаешь, Марк, брось свое «вы». Я тебе не граф, да и ты мнене принц. Оба мы беглые каторжники – один молодой, другой старый. Договорились?

Мальчик кивнул:

– Ладно. Ты прав, вор Ильмар.

– А ты молодец, бастард Марк, – вернул я любезность. –Дворцов, может, и не наживешь, но и не пропадешь. Ты хоть что-то делать обучен?

– Кое-что.

– Например?

– Фехтовать. Стрелять.

Я не сразу его понял. Кто же ребенку оружие доверит?

– Из пулевика?

– Да.

– Тебя и впрямь в наследники готовили, – признал я. – Что ж,полезное умение. Значит, воевать обучен. Дюжину-то начал?

Мальчишка сжал губы. Неохотно выдавил:

– Не знаю. Может быть.

– Это плохо. – Я покачал головой. – Пока точно не узнаешь,считай, что начал. Дюжине как счет ведут? Если ранил кого и за неделю не помер– значит, не в счет. Если не убил, а дал помереть… ну, вот если бы я тебя наулице страже бросил, – так тоже не в счет. Это судьба. Но если точно не знаешь– считай, что убил. Так спокойнее.

– Я знаю.

– Хорошо. Диалектам обучен? Романский ведь тебе не родной,верно?

Марк промолчал.

– Не родной, чувствую. Да не беда, ты на нем говоришьздорово, не придирешься. Чуть по-ученому, словно выпендриваешься, но такоебывает. Русский ты знаешь – слыхал, как ты с кузнецом говорил. По-галльскиговоришь?

– Oui.

– Иберийский, германский?

– Si, claro. Ich spreche.

– Небось еще языки знаешь? – предположил я. – А?

Мальчишка кивнул. И в глазах у него мелькнула легкаягордость.

– Уже много, – похвалил я. – Вырастешь, так сможешьпереводчиком работать. Хорошие деньги, особенно если к аристократу в прислугуустроиться…

Вот, опять. На этот раз он заплакал. Молча, нопо-настоящему. И впрямь, чем я его обрадовать вздумал? Что он будет занюханномубарону прислуживать, когда себя графом или герцогом мнил?

– О прошлом не плачь, о будущем думай! – гаркнул я, пытаясьгрубостью прервать слезы. – Здоровый уже парень!

Марк продолжал реветь. Моего тона он не испугался – оно,конечно, приятно, но как успокоить-то?

– Тебе думать надо, как вырасти! – резко сказал я. – А тамлови счастье, повезет, так и титула добьешься! Вот выберемся с Островов, – япостарался вложить в эти слова такую уверенность, которой вовсе не испытывал, –чем зарабатывать станешь?

Он дернул плечами.

– Голова у тебя умная, – вслух рассуждал я. – С такойголовой на мануфактуру наниматься – Искупителя гневить. В монастырь? Ты некалечный, чтобы монахи пригрели… да и паршивое это дело, монашеская любовь, онитам через одного извращенцы, покарай их Искупитель… В храм Сестры не предлагаютем более, сам понимаешь.

Марк торопливо кивнул. Он словно всерьез решил, что сейчасрешается его будущая судьба. Да и я увлекся этой игрой. Надо же, ИльмарСкользкий, вор из воров, о брошенном бастарде заботится!

– Есть у меня пара купцов знакомых. Хороших купцов, крепких.– Я не стал уточнять, что крепость их проистекает из скупки краденого. – Могупоговорить, чтобы взяли тебя в ученики. Не насовсем, конечно, подрастешь –уйдешь. Заодно подзаработаешь немного. Математике ты хорошо обучен, несомневаюсь. Диалекты знаешь. И сам парень крепкий. Если попрошу, тебя необидят. Могу сказать, что ты мой сын. – Я ухмыльнулся. – По возрасту впритык,но можно наплести. Будет крыша над головой, сыт будешь. И опять же – в языкахпрактика, в математике, интересные люди каждый день приходят, с охранникамисдружишься – будет с кем на мечах тренироваться…

Я с таким увлечением начал живописать радости купеческойжизни, словно сам вырос в лавке и ушел оттуда по несчастливой случайности. Маркплакать перестал. Зато спросил:

– А что же вы… ты, Ильмар, торговлей не занимаешься?

– Я птица вольная.

Марк усмехнулся.

– Еще я взрослый человек. Ясно? Меня даже душегубцы боятся,мне везде приют.

– Странный ты, Ильмар, – очень серьезно сказал Марк. – Явначале думал, ты ловкий дурак. Не обижайся!

Ох и приложил! Я проглотил обиду:

– А чего тут обижаться? Ворье – оно такое и есть, мальчик.Ловкое, хитрое да глупое. Сколько ни прыгай, а конец один – или от чахотки вруднике, или на мече солдатском.

Марк кивнул.

– Я о том и говорю. Ты же сам диалекты знаешь. И вообщевсему ученый. Я же видел, как ты нож держал…

Я вздрогнул.

– Воевал я, мальчик. Довелось.

– Простым солдатам стальной клинок не положен, – спокойновозразил Марк. – Да и не в этом дело. Тебя и впрямь всякие бандиты слушаются истража побаивается. Не силы, ума боятся. Неужели ничего другого не нашел, кромекак воровать?

– Воры разные бывают, – стараясь оставаться спокойным,ответил я. – Одни на ярмарке карманы чистят, другие с кистенем по большойдороге гуляют, третьи дома грабят.

– А ты этим не занимался?

– Бывало, – признал я. – С голодухи чего только не сделаешь,парень. Только у меня другое умение.

Марк ждал, и я почему-то решился на откровенность:

– Я то ворую, что уже никому не принадлежит. Думаешь, почемуИльмара Скользкого, о чьей ловкости и фарте песни поют, на виселице невздернули?