— Но если каждая книга — маленький огонёк в этой темноте (ия в это верю, должен верить, банально это или нет, потому что я пишу этичёртовы книги), тогда каждая библиотека — это огромный, вечно горящий костёр,вокруг которого каждый день и каждую ночь стоят и согреваются десятки тысячлюдей. Температура этого костра не четыреста пятьдесят один градус поФаренгейту[21]. Здесь четыре тысячи градусов по Фаренгейту, потому что мыговорим не о кухонной духовке, мы говорим о древних пылающих печах разума, о раскалённыхдокрасна плавильнях интеллекта. Сегодня мы празднуем закладку ещё одного такогоогромного костра, и принять в этом участие для меня — большая честь. Сейчас мыплюнем в глаз забывчивости и дадим толстой заднице невежества хорошего пинка.Эй, фотограф!

Стефан Куинсленд фотографирует, улыбаясь.

Скотт, тоже улыбаясь, говорит: «Сфотографируйте вот это.Ваше начальство, возможно, не захочет использовать этот снимок, но вы, готовспорить, с удовольствием добавите его к своей коллекции».

Скотт держит декоративный инструмент так, словно собираетсявновь вращать его. Толпа ахает в надежде ещё раз увидеть это удивительноепредставление, но на этот раз он их лишь дразнит. Поворачивает лопату,направляет штыком в землю, вгоняет на всю глубину, поднимает и отбрасываетземлю в сторону: «Я объявляю строительство библиотеки Шипмана ОТКРЫТЫМ!»

В сравнении с аплодисментами, которые раздаются после этихслов, прежние кажутся вежливыми жидкими хлопками» какие можно услышать напроходном теннисном матче на первенство школы. Лизи не знает, удалось лимолодому мистеру Куинсленду запечатлеть первую отброшенную лопату земли, но,когда Скотт вскидывает нелепую, маленькую лопатку с серебряным штыком к небу,этот момент Куинсленд точно фотографирует для потомков, смеётся, нажимая наспуск. Скотт застывает в избранной позе (Лизи успевает глянуть на Дэшмайла ивидит, что этот джентльмен закатывает глаза, повернувшись к мистеру Эддингтону— Тонеху). Потом опускает лопату, держит её за черенок обеими руками иулыбается. Пот маленькими капельками блестит у него на щеках и на лбу.Аплодисменты начинают стихать. Толпа думает, что он закончил. Лизипридерживается иного мнения: он ещё только на второй передаче.

А когда Скотт чувствует, что они снова его слышат, онвтыкает лопату в землю второй раз.

— Это за неистового Билла Йейтса! — кричит он. — Которыйвсем давал шороху! Это за По, также известного как Эдди Балтиморский! Это заАльфи Бестера, и если вы его не читали, вам должно быть стыдно!

У него перехватывает дыхание, и Лизи начинает тревожиться.Слишком уж жарко. Она пытается вспомнить, что он съел на ленч: плотное илилёгкое?

— А эта лопата… — Он вгоняет штык в землю, где егостараниями уже образовалась заметная ямка, и поднимает уже полную. Рубашка нагруди потемнела от пота. — Вот что я вам скажу. Почему бы не подумать о том,кто написал первую хорошую книгу, которую прочитал каждый из вас? Я говорю окниге, которая пробралась под вас, как волшебный ковёр, и оторвала от земли. Выпонимаете, о чём я говорю? Они понимали. Это читалось на каждом лице.

— Эту книгу, в идеальном мире, вы должны попросить первой,когда библиотека Шипмана распахнёт свои двери. И эта лопата — за авторов книг,которые стали вашими любимыми. — Он отшвыривает землю и поворачивается кДэшмайлу, который должен бы порадоваться мастерству Скотта (учитывая, что всёэто — импровизация, Скотт сыграл свою роль блестяще), но Дэшмайлу жарко, и онзлится. — Я думаю, мы с этим закончили, — и пытается отдать лопату Дэшмайлу.

— Нет, она ва-ахша, — говорит Дэшмайл, акцент возвращается.— Как сувенир, знак нашей признательности, вместе с ва-ахшим чеком, разумеется.— Улыбка вновь не достигает глаз и напоминает гримасу. — А теперь давайтепойдём туда, где работает кондиционер.

— Как скажете. — По выражению лица Скотта чувствуется, чтоего всё это забавляет, а потом он передаёт лопату Лизи, как передавал многиененужные вещи, подаренные за последние двенадцать лет, которые он прожилзнаменитостью: всякое разное, от декоративных вёсел и бейсболок бостонских «Редсокс», запаянных в кубик из прозрачной пластмассы, до масок Комедии и Трагедии…но в основном настольные наборы из ручки и карандаша. Очень много наборов, всехведущих фирм, «Уотерман», «Скрипто», «Шеффер», «Мон Блан»… какую ни назови. Онасмотрит на сверкающий серебряный штык маленькой лопаты, её всё это забавляеттак же, как и её любимого (он по-прежнему для неё — любимый). Прилипшие комочкиземли не мешают прочитать выгравированную надпись: «НАЧАЛО, БИБЛИОТЕКАШИПМАНА», но Лизи скидывает их. И где теперь будет храниться этот необычныйартефакт? Летом 1988 года рабочие апартаменты Скотта ещё строятся, хотя адресуже есть, и он начал складировать приходящую корреспонденцию в различныхклетушках амбара. На многих картонных коробках он написал: «СКОТТ! РАННИЕ ГОДЫ»— большими буквами чёрным маркером. Скорее всего серебряная лопата встанет илиляжет рядом, и штык больше не сверкнём на солнце. Может, она положит её тудасама, с биркой «СКОТТ! СРЕДНИЕ ГОДЫ», ради шутки… или как награду. Такиестранные, неожиданные подарки Скотт называет…

Но Дэшмайл уже сорвался с места. Больше не сказав ни слова(словно вся эта история вызвала у него отвращение и ему хочется как можнобыстрее расплатиться), он шагает че-рез прямоугольник привезённой земли,обогнув ямку, вырытую Скоттом. После последней отброшенной лопаты она сталаособенно заметной. Каблуки чёрных, сверкающихассистент-профессора-делающий-карьеру-и-не-забывайте-об-этом туфель при каждомшаге глубоко уходят в землю. Дэшмайлу приходится прилагать немало усилий, чтобысохранить равновесие, и Лизи уверена, что усилия эти не поднимают емунастроение. Тони тут же присоединяется к нему, на лице написана задумчивость.Скотт выдерживает короткую паузу, словно пытаясь разобраться что к чему, потомприсоединяется к этой парочке, вклиниваясь между принимающим-сопровождающим ивременным биографом. Лизи следует за ними, как ей и положено. Скотт такпорадовал её, что она на какое-то время забыла про знамение, предвестникдурного, (разбитое стекло утром) но теперь это чувство вернулось, (разбитыесердца вечером) и очень сильным. Она думает, что именно поэтому все мелкиедетали кажутся ей такими существенными. Она уверена, что мир придёт в норму,как только они попадут в помещение, где работает система кондиционирования. Икак только она вытащит из задницы эту мерзкую полоску материи.

Всё почти закончено, напоминает она себе, и (какой забавнойможет быть жизнь) это тот самый момент, когда день начинает рушиться.

Сотрудник службы безопасности кампуса, который старшеостальных обеспечивающих порядок на церемонии (восемнадцать лет спустя онаидентифицирует его по газетной фотографии Куинсленда как капитана С.Хеффернэна), поднимает верёвочный барьер на дальней стороне прямоугольникапривезённой земли. Запоминается он ей только одним: на рубашке цвета хаки унего, как мог бы сказать её муж, «большущая бляха»; Скотт и оба его спутниканыряют под бархатную верёвку синхронно, словно один человек.