Скотт тем временем продолжает балансировать на одной ноге,его волосы, сзади слишком длинные (ему давно пора их стричь, он знает, чтосмотрит в зеркало и видит рок-звезду, но она, глядя на него, видит улыбающегосябродягу из песни Вуди Гатри), колышутся под редкими порывами ветра. Он потакаетфотографу, который крутится вокруг него, не сдвигается с места, позирует.Чертовски долго позирует. Слева от Скотта молодой парень, которого зовут ТониЭллингтон. Он должен что-то написать об этом выдающемся событии в какую-то изгазетёнок кампуса, справа — их сопровождающий, представитель кафедрыанглийского языка и литературы, звать его Роджер Дэшмайл. Дэшмайл — из техмужчин, которые выглядят старше своих лет, и не потому, что потеряли слишкоммного волос или отъели слишком большой живот. Причина в том, что они стараютсяпридать себе ну очень серьёзный вид. Даже их шутки напоминали Лизи чтениетекста страхового полиса. И ухудшало ситуацию то обстоятельство, что Дэшмайл нелюбил её мужа. Лизи почувствовала это сразу (особого дара для этого не требовалось,потому что большинству мужчин её муж нравился), и вот этим отношением Дэшмайлак Скотту она и объясняла свою тревогу. А тревога была, и ещё какая. Онапыталась убедить себя, что причина исключительно в повышенной влажности иоблаках, которые собирались на западе, предвещая грозу, может, даже торнадо,ближе к вечеру. Но барометр не показывал низкого атмосферного давленния, когдаона поднялась с постели без четверти семь. Уже стояло прекрасное летнее утро, итолько что поднявшееся солнце подсвечивало триллион крошечных капелек росы натраве, которая росла между их домом и рабочими апартаментами Скотта. На небе небыло ни облачка, и старый папаша Дейв Дебушер сказал бы, что «это действительночертовски хороший день». И однако в тот самый момент, когда её ноги коснулисьдубовых половиц в спальне, а мысли обратились к поездке в Нашвилл (в аэропортПортленда они собирались выехать в восемь утра, самолёт компании «Дельта»вылетал в девять сорок), сердце наполнилось ужасом, а немотивированный страхпринялся глодать её пустой с утра желудок. Эти ощущения она восприняла судивлением и смятением, потому что любила путешествовать, особенно со Скоттом:они уютно устраивались рядом, он — со своей открытой книгой, она — со своей.Иногда он ей что-нибудь читал, бывало и наоборот, она что-то читала ему. Иногдаона чувствовала его взгляд и поднимала голову, чтобы найти его глаза. Он таксерьёзно разглядывал её. Словно она по-прежнему оставалась для него загадкой.Да, иной раз случалась болтанка, но ей это тоже нравилось. Напоминалоаттракционы на ярмарке в Топ-шэме, куда родители возили её и сестёр, когда ониещё были маленькими, «Безумные чашки» и «Дикую мышь». Скотта болтанка тоже несмущала. Она помнила один поистине сумасшедший подлёт к Денверу (сильный ветер,гром и молнии, и маленький винтокрылый самолётик авиакомпании «Мёртвая голова»,один во всём долбаном небе), и Скотт, который буквально прыгал в кресле, словномальчишка, которому приспичило в туалет, с ухмылкой от уха до уха. Нет, Скоттапугали другие полёты, на земле, те, что он иной раз совершал глубокой ночью.Бывало, он говорил (спокойно, даже с улыбкой) о том, что мог видеть на экраневыключенного телевизора. Или на дне широкого стакана, если наклонить его поднужным углом. Она ужасно пугалась, когда он начинал об этом говорить. Потомучто это было безумие и потому что она где-то знала, о чём он говорил, пустьдаже и не хотела этого знать.

В общем, встревожили её не показания барометра и, конечноже, не перспектива очередного перелёта. Но в ванной, потянувшись к выключателю,чтобы зажечь свет над раковиной (этот маневр она выполняла без единогопроисшествия, легко и непринуждённо, изо дня в день все восемь лет, которые онипрожили на Шугар-Топ-Хилл, то есть примерно три тысячи раз, с учётом частыхпоездок), тыльной стороной ладони сшибла стеклянный стакан сзубными щётками. Онупал на плитки пола и разбился приблизительно на три тысячи мелких осколков.

— Говняный пожар, без всяких долбаных спичек! — воскликнулаона, испуганная и раздражённая, так как вдруг обнаружила, что… она не верила взнаки и знамения, ни Лизи Лэндон, писательская жена, ни Лизи Дебушер сСаббатус-роуд в Лисбон-Фоллс. Знаки и знамения — это для живших в лачугахирландцев.

Скотт, который только что вернулся в спальню с двумя чашкамикофе и тарелкой гренков с маслом, остановился как вкопанный: «Что ты разбила,крошка?»

— Ничего такого, что вылезло из собачьей жопы, — злобноответила Лизи и сама себе изумилась. Так говорила бабушка Дебушер, а бабушка Диопределённо верила в знаки и знамения, но старушка умерла, когда Лизитолько-только исполнилось четыре годика. Неужто она могла помнить бабушку?Похоже на то, раз стояла здесь, глядя на валяющиеся вокруг осколки стекла, и сеё губ сорвались те самые слова, которые произносила бабушка Ди, когда считала,что видит знамение, да ещё и произнесла прокуренным голосом бабушки Ди… ивозвращение в настоящее, она стоит и наблюдает, как её муж делает всё, чтобыоблегчить фотографу жизнь, одетый в самый лёгкий из своих летних костюмов спиджаком спортивного покроя (и всё равно скоро под мышками проступят кругипота).

— Разбитое стекло утром — разбитые сердца вечером.

Это была заповедь бабушки Ди, которую запомнила как минимумодна маленькая девочка, запомнила до того дня, как бабушка Ди, хрипя, упала наптичьем дворе и из фартука высыпался куриный корм.

Вот так-то.

Не жара, не полёт, не этот Дэшмайл, который попал вовстречающие-сопровождающие только потому, что завкафедрой английского языка илитературы днём раньше с сильнейшими болями в животе угодил в больницу, где емусразу удалили камень из мочевого пузыря. Это разбитый… долбаный… стакан всочетании с высказыванием давно умершей бабушки-ирландки. А шутка-тозаключалась в том (как потом указал Скотт), что этого вполне хватило, чтобы онанасторожилась. По крайней мере хотя бы наполовину подготовилась кнеожиданностям.

«Иногда, — скажет он ей чуть позже, ещё лёжа на больничнойкойке (ах, но ведь он мог так легко лечь в гроб, и тогда его бессонные,раздумчивые ночи канули бы в Лету), шёпотом, с усилием, — иногда хватает дажемалости, чтобы отвести беду. Народная мудрость».

И со временем она точно узнает, о чём он тогда говорил.

У Роджера Дэшмайла сегодня болит голова, Лизи это знает,хотя из-за этого отношение к нему не улучшается. Если и существовал сценарийцеремонии, то профессор Хегстром (тот самый, у которого случился острый приступмочекаменной болезни) не успел сказать Дэшмайлу или кому-то ещё, каковыосновные этапы или где лежит бумага, на которой они перечислены. Так чтоДэшмайла оставили наедине с отведённым на церемонию временем и персонажами,включая писателя, которого он невзлюбил с первого взгляда. Когда маленькаягруппа (руководство университета и почётные гости) покинула Инман-Холл, чтобысовершить короткую, но очень уж жаркую прогулку к участку земли, где предстоялопоявиться библиотеке Шипмана, Дэшмайл сказал Скотту, что действовать они будутпрактически по обстановке. Скотт добродушно пожал плечами. Какие возражения?Для Скотта Лэндона это стиль жизни.