мистер Раттрей. Он не избегал этих сложных тем. При необходимости он откровенно осуждал британцев. (Местные жители называли его Белым Зулусом). Но я был слишком юн: я слушал его, но не слышал. Возможно, я слишком много раз посмотрел фильм «Зулус», возможно, устроил слишком много игрушечных битв со своими солдатиками в красных мундирах. У меня было свое мнение о битве и о Британии, я не воспринимал новые факты. Поэтому я сосредоточил внимание на воинском мужестве и британской мощи. Там, где мне следовало прийти в ужас, я испытывал воодушевление.

  На обратном пути я подумал, что поездка оказалась невероятно успешной. Не только захватывающее приключение, но еще и общий опыт, роднящий с папой. Без сомнения, теперь жизнь будет совсем другой.

  12.

  Большинство моих учителей были добряками, которые просто оставили меня в покое, понимали, в чем я разбираюсь, и не хотели давать мне что-то сверх того. Мистер Доусон, игравший на органе в церкви, был чрезвычайно добр. Мистер Литл, учитель игры на барабане, был сверх всякой меры терпелив. Прикованный к инвалидному креслу, он приезжал на уроки игры на барабане на своем фургоне, нам нужна была целая вечность, чтобы достать его из фургона и доставить в класс, а потом нужно было оставить достаточно времени на то, чтобы вернуть его в фургон после окончания урока, поэтому фактически на учебу нам оставалось не более двадцати минут. Я не возражал, а мистер Литл, в свою очередь, никогда не упрекал меня за то, что я не добился никакого прогресса в игре на барабане.

  Но некоторые учителя меня не щадили. Например, учитель истории, мистер Хьюз-Геймс.

  День и ночь из бунгало мистера Хьюз-Геймса возле спортивной площадки раздавался пронзительный визг его пойнтеров Тоски и Беды. Это были холеные пятнистые сероглазые собаки, мистер Хьюз-Геймс любил их, как родных детей. Их фотографии в серебряных рамках стояли у него на столе, в том числе и поэтому многие мальчики считали его немного чудаковатым. Так что я испытал настоящий шок, когда понял, что мистер Хьюз-Геймс считает странным меня. В один прекрасный день он сказал мне: «Что может быть более странным, чем британский принц, который не знает историю Великобритании?».

  - Для меня это просто непостижимо, Уэльс. Мы говорим о ваших кровных родственниках, неужели для вас это ничего не значит?

  - Менее, чем ничего, сэр.

  Я не просто ничего не знал о истории своей семьи: я не хотел ничего знать.

  Мне нравилась британская история в теории. Некоторые отрывки казались мне увлекательными. Я кое-что знал о подписании Великой хартии вольностей, например - 1215 год, Раннимид - но только потому, что однажды мельком увидел место, где была подписана хартия, из окна папиного автомобиля. На правом берегу реки. Там красиво. Я подумал, что это - идеальное место для заключения мира. Но мельчайшие подробности норманнского завоевания? Или подоплеки конфликта Генриха VIII с Папой Римским? Или различия между Первым и Вторым Крестовыми походами?

  Увольте.

  Этот конфликт достиг критической точки в тот день, когда мистер Хьюз-Геймс рассказывал о Чарльзе Эдварде Стюарте, или о Карле III, как он себя называл, о претенденте на трон. У мистера Хьюз-Геймса было твердое мнение об этом парне. Пока он с яростным неистовством делился этим мнением с нами, я смотрел на свой карандаш и пытался не уснуть.

  Вдруг мистер Хьюз-Геймс прервал свою речь и задал вопрос о жизни Чарльза. Ответить было проще простого, если вы прочитали учебник. Но никто учебник не читал.

  - Уэльс, вы должны это знать.

  - Почему?

  - Потому что это ваша семья!

  Раздался смех.

  Я опустил голову. Конечно, мальчики знали, что я - из королевской семьи. Если они хоть на мгновение об этом забывали, мой вездесущий телохранитель (вооруженный) и полицейские в форме, расставленные повсюду, тут же с радостью им об этом напоминали. Но обязательно ли было мистеру Хьюз-Геймсу объявлять об этом во всеуслышание? Нужно ли было использовать это эмоционально заряженное слово - «семья»? Моя семья объявила меня пустым местом. Запасным. Я не жаловался на это, но и не хотел останавливаться на этой теме. По-моему, о некоторых вещах лучше не думать, например, об основополагающем правиле королевских путешествий: папа и Уильям не должны летать одним рейсом, чтобы избежать риска одновременной гибели первого и второго наследников престола. А с кем я путешествую, всем было плевать: Запасного всегда можно заменить. Я об этом знал, я знал свое место, так что зачем стараться и всё это учить? Зачем зубрить имена Запасных былых времен? Какой в этом смысл?

  Более того, зачем отслеживать свое фамильное древо, если все переплетения ведут к одной отрубленной ветке - к маме?

  После урока я подошел к столу мистера Хьюз-Геймса и попросил его прекратить.

  - Прекратить что, Уэльс?

  - Ставить меня в неловкое положение, сэр.

  Его брови взлетели на лоб, как испуганные птицы.

  Я заявил, что было бы жестоко выделять какого-то другого мальчика так, как он выделяет в классе меня, задавать какому-нибудь другому ученику в Ладгроуве такие острые вопросы о его пра-пра-пра-предках.

  Мистер Хьюз-Геймс хмыкнул и засопел. Он перешел границы дозволенного, и знал об этом. Но он был упрям.

  - Это для твоего же блага, Уэльс. Чем больше вопросов я тебе задаю, тем больше ты будешь учить.

  Но несколько дней спустя, в начале урока, мистер Хьюз-Геймс предложил мир в стиле Великой хартии вольностей. Он подарил мне деревянную линейку, на которой с двух сторон были выжжены имена всех британских монархов, начиная с Гарольда в 1066 году. (Линейка, представляете?). Вереница королей, дюйм за дюймом ведущая прямо к моей бабушке. Он сказал, что я могу положить эту линейку на парту и при необходимости с ней сверяться.

  Я ответил: «Огромное спасибо».

  13.

  Поздно ночью, после выключения света, некоторые из нас выскальзывали из спальни и начинали бродить по коридорам. Серьезное нарушение правил, но мне было одиноко и я тосковал по дому, вероятно, у меня была тревога и депрессия, и я не мог выносить заключение в школьной спальне.

  Был один определенный учитель, который, если ему удавалось меня поймать, давал мне сильнейшую затрещину экземпляром «Новой англиканской Библии». Изданием в твердом переплете. Я всегда считал, что это действительно - очень твердый переплет. Получив удар Библией, я плохо думал о себе, плохо думал о учителе и плохо думал о Библии. Несмотря на это, следующей ночью я снова нарушал правила.

  Если я не бродил по коридорам, то бродил по территории вокруг