же, как растения и животные. Земная жизнь течет неспешно; осень и зима важны для нее ничуть не меньше весны и лета, а отдых насущен не менее движения. Ребенку даже больше, чем взрослому, необходимо сохранять хотя бы слабый контакт с неспешным течением земной жизни. Человеческое тело веками приноравливалось к этому ритму, а религия отчасти воплотила это событие в празднике Пасхи[38]. Помню, мне случилось встретить двухлетнего мальчика, рожденного в Лондоне и впервые привезенного на природу, в сельскую местность. Стояла зима, вокруг были сплошные сырость и грязь. С точки зрения взрослого, восторгаться было совершенно нечем, но у мальчугана это зрелище вызвало диковинный экстаз: он упал коленями на мокрую землю, уткнулся лицом в траву и стал издавать неразборчивые крики, явно выражавшие восторг. Радость, которую он испытывал, была примитивной, простой и всепоглощающей. Органическая потребность на самом деле столь велика, что те, в ком она не утоляется, редко бывают полностью здоровыми душевно. Многие удовольствия, из которых в качестве образчика можно взять азартные игры, содержат в себе элемент этого контакта с окружающим миром. Такие удовольствия – в тот миг, когда они прекращаются – оставляют человека в растерянности и тоске, и причин этой тоски он и сам до конца не понимает. Такие удовольствия не приносят ничего связанного с радостью. С другой стороны, те удовольствия, что обеспечивают нам контакт с жизнью планеты, несут в себе нечто глубоко удовлетворительное: когда они прекращаются, счастье, ими подаренное, остается с человеком, пусть даже интенсивность этих чувств слабее, нежели более «азартные» эмоции. Различие, о котором я пытаюсь рассуждать, проявляется во всей широте нашей деятельности, от простейших до самых цивилизованных занятий. Двухлетний мальчик, о котором говорилось выше, демонстрировал самую примитивную форму союза с земной жизнью. Но в более возвышенной форме то же самое можно обнаружить в поэзии. Лирику Шекспира делает непревзойденной то обстоятельство, что его стихи полны той же радости, которая побудила двухлетнего ребенка припасть к траве. Вспомните «Чу! Жаворонка песнь звончей» или «На желтый на песок слетись»[39]; в этих строфах отыщется цивилизованное выражение эмоции, которую двухлетний ребенок способен выказать лишь невнятными возгласами восторга. Или опять-таки возьмем различие между любовью и простым сексуальным влечением. Любовь есть опыт, посредством которого перерождается наша личность, она самообновляется, будто растение от дождя после засухи. В сексуальном контакте без любви ничего этого нет. Когда мимолетное удовольствие проходит, остаются усталость, отвращение и ощущение, что жизнь пуста. Любовь – это часть жизни планеты, а секс без любви – нет.

Особая разновидность скуки, от которой страдают современные городские жители, тесно связана с их отрывом от земной жизни. В результате все вокруг становится горячим и пыльным, и отчаянно хочется пить, как во время паломничества в пустыне. Среди тех, кто достаточно богат, чтобы строить жизнь по своему усмотрению, наблюдается другая форма скуки, от которой они изводятся и которая, как ни парадоксально, порождается страхом скуки. Убегая от плодотворной разновидности скуки, они становятся жертвами другой, гораздо худшей ее разновидности. Счастливая жизнь должна быть в значительной степени жизнью тихой, поскольку лишь в атмосфере тишины способна существовать подлинная радость.

Глава 5

Усталость

Усталость проявляется во множестве форм, и некоторые из этих форм оказываются более существенными препятствиями для счастья, чем другие. Чисто физическая усталость, при условии, что она не чрезмерна, может, если уж на то пошло, стать источником счастья; она вызывает крепкий сон и хороший аппетит и побуждает искать удовольствия, к которым возможно приобщиться в выходные дни. Но при чрезмерной физической усталости ситуация меняется принципиально. Крестьянки во всех обществах, кроме самых передовых, уже к тридцати годам успевают состариться из-за избытка физического труда. На заре индустриализации дети частенько получали увечья и даже погибали из-за переутомления. То же самое до сих пор отмечается в Китае и Японии, где индустриализация только разворачивается; в некоторой степени схожая картина будет верной и для южных штатов США. Физический труд, выходящий за пределы допустимой нагрузки, превращается в жестокую пытку, и очень часто такая жизнь становится почти невыносимой. Однако в самых развитых областях современного мира физическая усталость существенно минимизирована благодаря улучшению производственных условий. Поэтому наиболее распространенная разновидность усталости в наши дни в развитых обществах – это усталость нервная. Данная разновидность, как ни странно, наиболее присуща людям состоятельным, она куда реже встречается среди наемных тружеников, чем среди деловых людей и работников умственного труда.

Избежать нервной усталости в современной жизни крайне сложно. Во-первых, на протяжении рабочего времени, а еще больше в промежуток между работой и домом, городской работник подвергается воздействию шума, который по большей части (думаю, так и есть) он приучается не воспринимать сознательно, но который тем не менее утомляет – в том числе из-за подсознательных стараний не слышать этот шум. Еще одной причиной усталости без нашего ведома является постоянное присутствие незнакомцев вокруг нас. Естественный инстинкт человека, как и других животных, проявляется в том, чтобы изучить любого незнакомца своего вида, чтобы решить, вести ли себя дружелюбно или враждебно. Люди, оказавшиеся в час пик в метро, вынуждены подавлять в себе этот инстинкт и постепенно начинают испытывать глухое раздражение в отношении всех незнакомцев, с которыми они непреднамеренно вовлекаются в контакт.

Также упомяну спешку, обусловленную желанием успеть на утренний поезд; волнение, связанное с нею, может спровоцировать диспепсию[40]. Следовательно, к тому времени, когда человек приходит на работу и начинает свой рабочий день, наш «черный воротничок»[41] уже успел истрепать себе нервы и отчасти возненавидеть человеческую расу как таковую. Его работодатель, прибывший на работу в схожем настроении, никак не рассеивает мрачные чувства работника. Страх перед увольнением вынуждает вести себя смиренно и уважительно, однако это неестественное поведение лишь усугубляет нервное напряжение. Если бы раз в неделю работникам разрешали высмеивать работодателя и иным образом выражать свои мысли на его счет, их нервное напряжение наверняка уменьшалось бы, но для работодателя, у которого хватает своих забот и тревог, этот рецепт не годится. Страх работников перед увольнением равнозначен страху банкротства у работодателя. Да, кое-кто находит в себе силы подняться над этим страхом, но для достижения такого возвышенного положения им, как правило, приходится вести многолетнюю изнурительную борьбу, в ходе которой они должны старательно отслеживать происходящее во всех уголках мира и постоянно противодействовать махинациям своих конкурентов. В итоге, когда человек добивается успеха, он успевает превратиться в существо, обуреваемое нервными расстройствами, настолько привыкшее к тревогам, что не может отделаться от них