ли она это сделала, как говорили улики, или все произошло в результате небрежно выброшенной сигареты, как она утверждала на протяжении всего судебного процесса. Ее все же признали виновной в поджоге. Но Вероника продолжала утверждать, что это был несчастный случай. Она твердила об этом и до госпитализации, и во время пребывания в специализированном общежитии, и потом здесь, в доме, где она впервые жила одна.

– Так что же все-таки случилось в рождественские праздники? – спросил я довольно раздраженно.

Дон просмотрела досье Вероники.

– Ее родители приходили вчера, хотели передать подарки, но она не открыла дверь. Они вернулись домой за своими ключами. Вероника лежала в постели и ничего не делала. Она не отвечала. Тогда родители вызвали ей врача.

– Можно взглянуть? – спросил я.

Дон передала мне медицинскую карту. Если бы мы забрали ее в больницу, а похоже, что это необходимо, это была бы уже пятая ее госпитализация.

Закон о психическом здоровье[10] позволяет задерживать людей, если их психическое расстройство настолько серьезное, что им необходимо находиться в больнице ради их собственного здоровья и безопасности, а также для защиты других.

Людей, ожидающих госпитализации, всегда больше, чем коек, поэтому чем раньше мы выпишем пациента, тем скорее освободится место. В целом такая ситуация дает четкую картину положения пациентов в психиатрических отделениях, даже если это не в их интересах. Они не хотят там находиться, отчасти потому, что не считают это необходимым, а отчасти потому, что знают, какими ужасными могут быть эти психиатрические отделения. Поэтому большинство оттягивает госпитализацию, и очень немногие протестуют по поводу преждевременной выписки.

А раз все молчат, то неудивительно, что хроническое недофинансирование психиатрии не попадает на первые страницы газет. Вряд ли кто-то жалуется, а если и жалуется, то часто не имеет возможности влиять на общественное мнение. В заголовках газет фигурируют не психиатрические заболевания, а дети с лейкемией. У Вероники была шизофрения, и было похоже, что она сильно нуждается в специализированной помощи и в госпитализации.

ЕЕ РОДСТВЕННИКИ, В ОБЩЕМ-ТО, ОТРЕКЛИСЬ ОТ НЕЕ, ПОТОМУ ЧТО ПСИХИЧЕСКОЕ ЗАБОЛЕВАНИЕ СЧИТАЛОСЬ В ИХ КУЛЬТУРЕ ЧЕМ-ТО ВРОДЕ ПРОКЛЯТИЯ.

Даже сама Вероника была уверена, что ее проблемы вызваны одержимостью демонами. В карте было множество заметок с подробным описанием попыток сделать ей укол с лекарством. Одна из местных медсестер написала: «Разговаривала с Вероникой больше часа, и она поняла, почему я чувствовала, что так важно, чтобы она продолжала принимать лекарства, но она потеряла веру в фармацевтическое лечение и решила довериться силе молитвы».

Мы с Дон постучали в симпатичную дверь слева от дома Вероники, и две маленькие девочки побежали открывать, крича на ходу: «Это Дед Мороз».

Я улыбнулся им. Мои дочери, примерно того же возраста, были со своей матерью в местной больнице, обе оделись как маленькие зеленые эльфы и помогали «настоящему» Деду Морозу доставлять подарки детям в педиатрических отделениях, слишком больным, чтобы встретить праздник дома.

Девочки взглянули на нас, но быстро потеряли интерес и крикнули своей матери, чтобы она подошла к двери.

– Я рада, что вы пришли, – сказала она, передавая ключи Дон. – Она уже несколько дней никуда не выходила. Я зашла вчера, и это… ну… Я так волновалась всю ночь.

Мы вошли в дом к пациентке, и я крикнул:

– Вероника, это врач и социальный работник.

В доме по-прежнему царила тишина. Было холодно, пахло сыростью и грязью. Я открыл дверь в комнату, которую принял за спальню, и увидел аккуратную стопку все еще не развернутых подарков у стены, без сомнения оставленных там ее родственниками. Признаюсь, я немного разозлился.

Девушка лежала на кровати, уставившись в потолок.

– Вероника, – сказал я, – я доктор Кейв. Я психиатр, и со мной Дон. Она социальный работник.

Я прошел через всю спальню, чтобы встать рядом с Вероникой, остановившись только для того, чтобы наклониться и поднять валявшуюся на полу ярко-зеленую обертку от конфеты Quality Street. Треугольник шоколада и ириска – мой абсолютный фаворит. Я повертел бумажку в руках и убрал в карман.

«Мам, ты как?» – почему-то хотелось сказать мне.

– Вероника, – произнес я, – как вы себя чувствуете?

Она молчала. Кожа ее была очень сухой.

– Это подарки от вашей семьи? Они выглядят прелестно. Хотите открыть один из них?

Она не ответила, и я посмотрел на чашку холодного чая у ее кровати. Молоко образовало пятнистую пленку, засохнув на поверхности чая. Как и ее кожа на лице – застыла тонкой корочкой. Очень похоже. Я приблизился к ней, запах стал сильнее. Я понял, что она лежит грязная, в собственных фекалиях. Я потратил несколько минут, пытаясь поговорить с ней, но она не отвечала. Я пощупал ее пульс, он был быстрым и едва различимым. Поднял ее руку, сказал, что она может расслабить ее, а затем отпустил. Рука оставалась поднятой. Я сказал, что собираюсь осмотреть ее дом.

Мы с Дон поменялись ролями, теперь она попыталась вовлечь Веронику в разговор. Я слышал, как она спрашивала, в какую церковь ходит Вероника, но ответа не последовало. В холодильнике я нашел заплесневелый кусок сыра, полбанки «Гиннесса» и больше ничего. Почта, собранная родственниками, лежала на столике в прихожей. Все письма выглядели как счета или предложения беспроцентного кредита. Я посмотрел на капающий кран в ванной и потеребил обертку от конфет в кармане. Вернулся обратно в спальню. Рука Вероники все еще была поднята, и тогда я сам опустил ее. Я никогда раньше не видел случая кататонической шизофрении.

ПАЦИЕНТКА ВПАЛА В СОСТОЯНИЕ, НАЗЫВАЕМОЕ «СТУПОР С ЯВЛЕНИЯМИ ВОСКОВОЙ ГИБКОСТИ», – ВОТ ПОЧЕМУ ЕЕ РУКА ОСТАВАЛАСЬ В ВЕРТИКАЛЬНОМ ПОЛОЖЕНИИ. ВЕРОНИКА БЫЛА В СТУПОРЕ И МОЛЧАЛА.

– Ей нужно в больницу, – сказал я.

Дон кивнула и достала мобильный.

– Я вызову скорую.

Существует множество теорий о том, почему возникает кататония, но, по сути, шизофрения Вероники поражала двигательный центр мозга – ту часть, которая контролирует мышцы и, следовательно, движения.

Мы доставили пациентку в больницу, а затем дали ей большую дозу бензодиазепинов (валиум) и антипсихотических препаратов.

Мне прямо в палате пришлось сопротивляться намерению ее отца изгнать из нее бесов. Я разговаривал с ним довольно решительно.

– Это неуместно, – сказал я, думая о нетронутых подарках у ее кровати.

Лечение подействовало замечательно, и через две недели Вероника уже ходила, разговаривала и, что самое важное, снова пила и сама ходила в туалет.

Некоторое время спустя я отпустил ее домой в семью, и они пошли в свою церковь, где провели обряд экзорцизма. Вероника, похоже, не возражала, и процесс не причинил ей никакого