выставили наш дом на продажу. До окончания школы мне оставалось еще четыре года, и нужно было платить за обучение, хотя в то время я этого не понимал. Нужно было сократить расходы и переехать в дом поменьше. Наш дом не назовешь дворцом, у нас было всего три спальни. И честно говоря, мои родители не умели создавать уют. Не поймите меня неверно. Они очень старались, но у них не получалось.

Правда, мой отец установил новую кухню, просто прекрасную. Но тоже как-то неаккуратно: в некоторых местах все было отлично подогнано, но в других между блоками были промежутки и таинственные щели, которые со временем заполнились кухонным жиром, собачьей шерстью (у нас был золотистый лабрадор по кличке Буффало) и кучей оберток от конфет, которые мы съедали каждое Рождество. Стол был похож на нечто, что породил чей-то нездоровый разум.

Мне было четырнадцать, у меня было обсессивно-компульсивное и тревожное расстройства. Мать страдала депрессией, отец остался без работы, а мой брат в это самое время, поступая в университет, проваливал экзамены. Можно сказать, что мы потеряли практически все, и это не будет преувеличением. Так что неудивительно, что наш дом не попал в журнал Homes & Gardens.

Я помню, что как-то заметил выпуклость на потолке над лестничной площадкой. Рельефные обои, которые покрывали все внутренние стены и потолки, начали провисать. Поначалу это было почти незаметно, но потом стало бросаться в глаза. Я целый месяц каждую неделю твердил об этом папе, но он просто игнорировал меня. Знаете, как люди игнорируют подозрительную шишку на теле, пока не становится слишком поздно, – но ведь она ничем особо не беспокоила…

В конце концов мне надоело, и я решил разобраться с этим сам – так, как будто это опухоль, а я начинающий врач, – я осмотрел это новообразование.

К тому моменту «опухоль» достигла полуметра в поперечнике. Я притащил из гаража стремянку, осторожно постучал по упругой плоти вздувшегося потолка и в ответ почувствовал легкую рябь. Именно так я представлял себе женскую грудь, если я когда-нибудь прикоснусь к ней. А в возрасте четырнадцати лет я часто об этом мечтал.

Если бы я сейчас осматривал пациента, я бы осторожно надавил на опухоль ладонью, чтобы посмотреть, вскрикнет ли он или только поморщится от боли. Но тогда, как делает большинство студентов, я просто ткнул в нее пальцем. Я не увидел, как «пациент» вздрогнул, зато мой палец вошел прямо внутрь, пузырь проглотил его целиком. И, как только я выдернул его обратно, на меня, словно из перевернутого вулкана, вылилось около четырех литров холодной грязно-коричневой воды.

Как ни грустно, но мне потребовалось несколько лет, чтобы усвоить тот урок. А поначалу чего только не было: когда я осматривал пациентку с реактивной диареей в больнице Святого Иуды, мне следовало бы помнить, что бывает, если вынуть палец.

В течение следующего месяца из протекающей трубы на чердаке вода медленно капала, постепенно наполняя ведро за ведром. В конце концов отец все-таки поднялся туда и все починил.

Год спустя после этого случая я пошел в гости к школьному другу. Не думаю, что до этого момента я действительно знал, кто такие дизайнер и декоратор. Я считал, что именно папы делали все по дому: чинили вещи или заменяли отвалившуюся черепицу на крыше, устанавливали новый радиатор – и не делали этого только тогда, когда им нездоровилось.

В доме моего друга был бассейн. Я никогда не видел такой роскоши. Еще у них было два телевизора, а в одной из спален – отдельная ванная комната. Когда я увидел мужчину, стоящего на лестнице и красящего окна наверху, я, естественно, подумал, что это отец моего друга. Я окликнул его и представился.

– Здравствуйте, рад с вами познакомиться. Меня зовут Бен.

Мужчина опустил глаза и кивнул без всякого энтузиазма. Мой товарищ потащил меня к парадной двери.

– Что ты делаешь? – прохрипел он, давая понять, что я смутил его.

Мы переоделись и пошли купаться. Не желая повторять ту же ошибку снова, я старательно игнорировал довольно толстого мужчину средних лет, лежащего у бортика бассейна. Он попытался завести со мной какой-то разговор, но я понятия не имел, кто он такой и что тут делает, и я действительно не хотел вызывать еще большее смущение, поэтому не сказал ни слова. Этот человек ничего не делал, вообще ничего – я не понимал, в чем смысл такого вот поведения.

На выходе я попрощался и поблагодарил человека на лестнице. К этому моменту он перешел к следующему окну и снова просто молча посмотрел на меня.

Мой друг фыркнул и исчез – когда я повернулся, чтобы помахать ему на прощание, его уже и след простыл. Я посмотрел на дом. Краска везде была одинакового цвета. Она не только защищала древесину, но и выглядела красиво. Водосточные желоба шли горизонтально, а водосточные трубы – вертикально. Дом выглядел солидным и аккуратным, и нигде не было толстых рельефных обоев.

Я вернулся домой, достал щетку из-под раковины и провел остаток дня, убирая кухню, а затем пропылесосил и обмотал изолентой протекающий стык на радиаторе, под которым прогнил ковер. Мама в это время, скорее всего, отдыхала в спальне наверху, а папа возился в гараже со своим очередным «не совсем законченным» проектом. Мы собирались поехать в соседний поселок, чтобы посмотреть дом, который мои родители видели в рекламном буклете.

– Не думаем, что он нам подойдет, – сказали они. – Но взглянуть все же стоит.

Интересно, какими забавными могут быть воспоминания. То купание в бассейне у школьного друга ждало своего часа на периферии моего сознания, идеальное и незапятнанное, почти двадцать лет, пока однажды на Рождество оно вдруг не возникло в моем уме с удивительной ясностью.

Дон, социальная работница, стояла позади меня, а психиатр пока не пришел. Мы ждали его у дома с террасой и смотрели, как мимо проезжает пара мальчишек на новых велосипедах. Дома́ по обе стороны выглядели ухоженными, палисадники – аккуратными. В доме, что посередине, куда мы и направлялись, окна были грязные, а у входной двери валялись черные мешки для мусора, наполовину съеденные лисами. На крыше не хватало пары черепиц.

– Ее отец оставил ключи у соседей, – сказала Дон.

Я кивнул.

– Что случилось?

Она сказала мне, что Веронике сорок два года и у нее шизофрения. Она прекратила прием лекарств, и где-то в середине декабря семья начала беспокоиться. Вероника находилась под присмотром общественной службы судебной психиатрии, потому что несколько лет назад подожгла общежитие. Сперва было неясно, намеренно