где это было возможно, налетчики использовали системы судоходных рек. Викинги часто плыли вверх по Рейну, Сене, Луаре и Гвадалквивиру, чтобы попасть в населенные пункты вроде Кёльна, Трира, Парижа, Шартра и Кордовы. Подобным образом и флот вокоу проникал вглубь Китая, используя крупные речные системы и сети каналов для нападения на внутренние районы. Очевидец тех событий Сю Цзе вспоминал, что поначалу «пираты только похищали людей и вынуждали их родственников платить за них выкуп. Затем они заняли наши внутренние районы и остались там, где были, убили наших военачальников, напали на наши города и лишили нас всякой надежды»{90}. Похождения викингов и вокоу, безусловно, разительно отличались от тех морских стычек, которые обычно ассоциируются с пиратством. Невольно задаешься вопросом: когда пираты перестают быть пиратами и становятся чем-то иным, строителями империй например? Тем не менее, если под пиратством понимать грабеж, похищения, насилие в море или с моря без законных на то оснований, очевидно, что викинги и вокоу в период Средних веков и раннего Нового времени были не кем иным, как пиратами.

Пиратское насилие

Насилие, применяемое пиратами, прежде всего предопределялось их «бизнес-моделью»: если экипаж и пассажиров брали в плен ради выкупа, как это делали, например, средиземноморские корсары, малайские оранг-лауты и японские вокоу, то с пленниками обращались достаточно хорошо — это были «ходячие деньги». С другой стороны, если главной целью был грабеж, то жизням пленников угрожала серьезная опасность, особенно если они давали пиратам отпор и тем самым вызывали их гнев. Женщин к тому же могли изнасиловать. Несмотря на то что среди пиратов были те, кто прибегал к насилию ради удовольствия, большинство все же применяло его как способ решения конкретной задачи: пытка, например, использовалась для того, чтобы получить сведения о спрятанных сокровищах.

Проявления жестокости имели своей целью не только получить как можно больше добычи, но и донести важный сигнал, адресованный, во-первых, самим пиратам, во-вторых — всем, кто плавает по пиратским водам или живет в регионах, которые они часто навещают, в-третьих — врагам, их флотам, ополчениям, судебным и полицейским чиновникам. В первом случае акты насилия помогали «тимбилдингу»: в них участвовала бóльшая часть пиратов, что делало их соучастниками преступления и усложняло дезертирство. Во втором случае пытки оказывали психологический эффект, наводя людей на мысль «на их месте мог быть я», особенно когда новости об истязаниях, зачастую искаженные и раздутые, достигали гаваней и портов. Сигнал воспринимался однозначно: лучше не оказывать никакого сопротивления и не прятать никаких ценностей, так как последствия этих действий окажутся невообразимо ужасными. С помощью реальных или вымышленных изуверств пираты создавали образ «кровожадных, безжалостных головорезов», которым нельзя противостоять{91}. В третьем случае жестокость пиратов заранее отвращала от всяких попыток дать им отпор. В частности, правительственные чиновники в удаленных местностях, которые не могли рассчитывать на поддержку регулярных армий или военных кораблей, дважды подумали бы, прежде чем помыслить о каких-либо мерах против пиратов, действующих в их порту или провинции: риск самым страшным образом расстаться с жизнью был слишком велик. Ополчения, которые собирались из местного населения, тоже, как правило, не желали вступать в схватку с закаленными в боях пиратами. Они наверняка согласились бы с известной поговоркой: «Кто бежал с поля битвы, доживет до следующей». В любом случае всем, кто мог оказать сопротивление, пираты стремились внушить мысль: если ты нам враг, берегись.

Борьба с пиратством на суше

Для искоренения пиратства применялись самые разные стратегии. Разбойников преследовали на море и на суше, подкупали деньгами и амнистиями, склоняли к сотрудничеству в борьбе с пиратством, а иногда насильственно переселяли в районы, расположенные вдали от моря. Одним из, на первый взгляд, эффективных решений было сокращение морской торговли, от которой пираты зависели напрямую. Нет торговли — нет пиратства. По крайней мере, так считали два императора минской эпохи. В 1368 году первый император империи Мин, Чжу Юаньчжан (известный также как император Хунъу), издал ряд «морских запретов» (хайцзинь), а в начале XV века император Чжу Гаочи (известный также как Хунси) продолжил его дело. К идее подобных запретов Чжу Гаочи вернулся после смерти отца, императора Чжу Ди (Юнлэ), снарядившего семь крупных экспедиций в Индийский океан. Империя даже уничтожила свой грозный океанский флот — оставила суда гнить в портах, уволила работавших на них моряков, а затем запретила использовать корабли, грузоподъемность которых превышала определенный тоннаж. Решение императора подкреплялось конфуцианским представлением, что ничего хорошего от моря ждать не приходится и Китай может найти все необходимое в пределах своей обширной территории либо на колоссальных просторах азиатской суши. Однако эти меры привели не к сокращению морской преступности, а к ее росту: лишенные выбора китайские купцы обратились к браконьерству и пиратству. Их ряды пополнили тысячи безработных моряков расформированного океанского флота и существенное количество чиновников береговой охраны и мелкопоместной знати, которые либо смотрели на набеги сквозь пальцы, либо активно участвовали в них. Задуманная с лучшими намерениями антипиратская политика минской империи возымела обратный эффект и привела не к ликвидации пиратства, а, наоборот, к его усилению. Для того чтобы продемонстрировать хотя бы видимость сопротивления, пришлось спешно формировать местные ополчения. Вокоу были окончательно разгромлены лишь в 1567 году в результате одновременных крупномасштабных военных операций и отмены «морских запретов»{92}.

Запрет всей морской торговли ради борьбы с пиратством имел достаточно катастрофические последствия для минского Китая — экономически самостоятельной империи. Однако для тех обществ, которые полностью зависели от подобной формы торговли, такая радикальная мера была просто невозможна. Тем не менее в других регионах тоже предпринимались попытки борьбы с пиратами на суше, хотя и не столь решительные. Еще в Античности в прибрежных районах Средиземноморья осуществлялись оборонительные мероприятия не только потому, что это предписывали законы Римской империи, а затем Константинополя, но и просто для того, чтобы защитить свой образ жизни, особенно в кризисные времена, когда моря не патрулировали крупные имперские флоты. Жители, периодически страдавшие от пиратских набегов, покидали деревни, которые, как им казалось, невозможно защитить, и перебирались в более отдаленные и до некоторой степени более безопасные поселения, при этом достаточно близкие к морю, чтобы продолжать заниматься привычной рыбной ловлей и мелкомасштабной морской торговлей. Оставшиеся на побережье устраивали простые оборонительные сооружения вроде сторожевых башен и дозорных постов на холмах. С той же целью использовались близлежащие фортификации — сюда бежало местное население при появлении пиратских кораблей. Хороший пример — остров Кипр, который после падения Константинополя в 1453 году стал очень уязвимым. Для обороны своих берегов киприоты поставили сеть дозорных башен,