– Нам нужно поговорить, – без обиняков начала она. – Ты должна отдать себе отчет в том, что ты вдова.

– Ты не можешь быть уверена в этом.

– Как бы не так!… Я молилась на его могиле…

Глаза Шеннон стали круглыми.

– Что?!

– Была осень… Ночное небо, словно Господь Бог, наблюдало за мной… Бедный старый мул был весь в крови и совсем выбился из сил… Он прошел длинный путь…

Шеннон оцепенела. Чероки никогда не рассказывала ей, как и где она отыскала в тот день Разорбека. Она просто привела мула к хижине Молчаливого Джона и сказала Шеннон что-то вроде того, что Молчаливый Джон в этом году вернется со своего участка нескоро и что ей нужно самой позаботиться о заготовке запасов на зиму.

После этого Чероки сказала, что ее подлинное имя – Тереза и что Шеннон не следует стесняться обращаться к ней за помощью, если возникнет такая необходимость.

– Ты раньше не говорила мне об этом, – прошептала Шеннон.

– Я кое-как залатала раны мула и на заре отправилась по его следам к тому месту, откуда он пришел. Дорогу мне преградил огромный оползень. Думаю, это и была могила Молчаливого Джона.

– Почему же ты мне не сказала об этом тогда?

– Какой смысл? Если я ошиблась, Молчаливый Джон должен будет вернуться осенью. Если я права и об этом расползутся слухи, мужики из всей долины станут околачиваться возле твоей хижины, и добра от этого не жди. Мужику, у которого зуд промеж ног, доверять можно не больше, чем взбесившемуся скунсу.

Шеннон попыталась что-то сказать, но почувствовала, что у нее пропал голос.

– И что толку было говорить тебе, если перевалы уже закрылись и уехать ты никуда не могла, – продолжала Чероки. – Провизия у тебя была, и здесь ты в большей безопасности, чем где-нибудь еще, поскольку никто не знал о гибели Молчаливого Джона. Поэтому я решила закрыть свой рот и не открывать его до поры до времени.

Из груди Шеннон вырвался сдавленный стон. Обветренные щеки Чероки внезапно порозовели.

– Надо было сказать тебе чуть пораньше, – пробормотала старая женщина, – но мне было бы… одиноко. Конечно, если бы у тебя была семья, которая могла тебя принять… А город сурово обращается с хорошенькими девчонками вроде тебя… Я боялась, что если ты узнаешь о смерти Молчаливого Джона, то поднимешься и уедешь.

– Мой дом здесь… Я не уеду отсюда…

– Я не должна удерживать тебя здесь, – продолжала Чероки, пропуская мимо ушей слова Шеннон. – Очень плохо с моей стороны. Меня мучит совесть, когда я думаю об этом… Я собиралась сказать тебе и дать денег…

– Нет, – перебила ее Шеннон.

Чероки что-то пробормотала себе под нос, затем распрямила плечи:

– Сейчас положение изменилось. Тебе надо уезжать.

– Почему? Лишь потому, что я узнала наверное то, о чем давно подозревала?

– Тебе нужно уезжать из долины Эго. А что касается Бича…

– Почему я должна уезжать? Это мой единственный дом! – снова перебила Шеннон старую женщину.

– Потому что ты не выживешь в своей хижине.

– Но пока что я жила.

Чероки хмыкнула:

– Молчаливый Джон мог прокормить троих, да при этом еще немало оставалось. Ты питалась остатками запасов вторую зиму да кое-что прикупала, но этого недостаточно. Посмотри на себя – кожа, кости да волосы.

– Я похудела за зиму, а летом поправлюсь, как и все божьи твари.

– А если не поправишься?

– Обязательно поправлюсь!

– До чего же ты упрямая девчонка!

– Вот поэтому я и выживу, – отреагировала Шеннон. – Из упрямства… А ты пей свой чай.

Чероки отвела рукой протянутую ей чашку:

– Я помогала тебе две последние зимы, но…

– Я знаю, – поспешила сказать Шеннон, – и благодарна тебе. Я принесла тебе соль, а как только подвернется олень, я возмещу тебе…

– Да не в этом дело! – рассердилась Чероки. – Ты послушай меня, девочка!

Было очень непривычно видеть Чероки в таком гневе. Шеннон замолчала и приготовилась слушать.

– Некоторые мужчины лучше остальных, – продолжила Чероки. – Гораздо лучше… Во всяком случае, так говорят Бетси и Клементина, когда приходят ко мне за снадобьем, чтобы у них не было детей…

Шеннон закрыла глаза. Она знала, что эти проститутки иногда приходят к «шаману-полукровке» за лекарствами, но до настоящего времени она не догадывалась, для какой цели нужны были им эти снадобья.

– Я понимаю, – слабым голосом произнесла Шеннон.

– Очень сомневаюсь! – отрезала Чероки. – Но дело не в этом. Нам сейчас надо найти достойного мужчину. На эту роль вполне подходит Бич.

Шеннон открыла было рот, чтобы возразить.

– Помолчи, девочка, – упредила ее Чероки и протянула пакет. – Вот эту безделку подарил моей матери один дурачок. Она передала это мне, а я тебе…

Прежде чем Шеннон успела что-то сказать, Чероки стала осторожно, даже с каким-то благоговением разворачивать пакет. В некоторых местах тонкая папиросная бумага истончилась от времени и порвалась.

Но то, что открылось взгляду Шеннон, показалось еще более тонким и нежным, чем эта бумага. Шеннон ахнула от удивления и восторга, увидев белоснежную шелковую ночную рубашку, отделанную тончайшими кружевами.

Чероки мягко улыбнулась.

– Красиво, правда? – спросила она. – Когда я увидела тебя в первый раз, я сразу подумала об этой рубашке.

– Я не могу ее взять!

– А ты ее не берешь. Я даю ее тебе.

– Но…

– Да пойми ты, она мне не подходит! – нетерпеливо перебила собеседницу Чероки. – И никогда не подходила! Я слишком крупная… И моей матери не подходила… Ее никто никогда не носил.

Все еще мучаясь сомнениями, Шеннон дотронулась до рубашки. Можно было подумать, что она дотронулась до облака – настолько нежной показалась ткань. Да и кружева, которыми была отделана рубашка, были мягкими и шелковистыми на ощупь.

– А теперь забирай, – сказала Чероки.

– Я не могу…

– Уверена, что можешь.

Чероки опять завернула рубашку в папиросную бумагу и протянула ее Шеннон.

– Положи ее в глубокий передний карман куртки Молчаливого Джона, – посоветовала Чероки.

– Но…

– Девочка, я не выпью ни капли этого чая, если ты не возьмешь подарок!

Шеннон неуверенно протянула руку и взяла пакет.

– Ну вот и хорошо, – одобрила Чероки и взялась за кружку с чаем. – Убери пакет.

Чероки подождала, пока Шеннон засунула рубашку в карман куртки, и сделала первый глоток чая.