А про ту самую деталь она ничего ему не скажет. Ей нужнопрежде все обдумать самой.

— Проходите, — решительно пригласила она, словно боясьпередумать, — хотите кофе?

— Хочу.

Интересно, «таскается» он за ней или все-таки нет? Как быэто проверить?

— Садитесь.

— Куда прикажете? На диван или… в кресло?

— Боже мой, куда угодно! Можете на пол сесть, я ничего неимею против! Или выйти на балкон, там тоже есть на что сесть!

— Тогда я, с вашего позволения, в кресло.

— Валяйте в кресло, — себе под нос пробормотала Марина,доливая в чайник воды из круглой канистры. Эту канистру Марина в первый же деньпритащила из деревенского магазина, где та стояла невостребованная, наверное,много лет. Марина тащила ее, останавливалась, отдувалась, вытирала платочкомпот, обмахивалась идиотской шляпой, которая все норовила слететь с головы, апотом ее догнал мальчишка на велосипеде, пристроил канистру на облупившийсябагажник и в два счета довез до санаторных ворот.

«Что вы, тетенька, не надо! — с умеренной досадой отказалсяон, когда Марина стала совать ему деньги. — Денежки за работу дают, а разве жэто работа!»

Федор Тучков устроился в кресле и любовно, как показалосьМарине, положил одну расписную и цветастую ногу на другую.

— Как ваше колено?

— Все в порядке, спасибо.

— Я считаю, что вы должны его заклеить пластырем.

— Обязательно так и сделаю.

— Может быть, завтра имеет смысл показать колено врачу?

— Я подумаю над вашим предложением.

Тут они посмотрели друг на друга и замолчали.

— Вам не кажется, — спросил вдруг Федор Тучков, — что мы свами как-то странно разговариваем?

— Кажется, — согласилась Марина, — но у нас так самополучается.

— Может, попробуем поговорить по-другому?

Она пожала плечами и села на краешек дивана, очень прямодержа спину — бабушка всегда говорила, что женщина не должна горбиться, еслиона не прачка, впрочем, прачка тоже горбиться не должна!

— Давайте попробуем поговорить по-другому.

Федор опять на нее посмотрел. Вместо просторных полотняныхбрюк узкие голубые джинсы и узкая же черная майка без надписей и морд на животеи спине. Волосы рыжие — спереди почти до глаз, сзади спускаются до шеи, —подвернутые концами внутрь. Движения стремительные, глаза злые.

Не женщина, а мечта. Не зря он тогда ее приметил, налавочке, в дикой шляпе и платье а-ля «рюсс пейзан». Она ему пригодится.

— Вам с сахаром? Молока нет.

— С сахаром, спасибо.

«Предлагать или не предлагать бутерброды с сухой колбасой? —пронеслось у Марины в голове. — Никаких следов колбасы вроде бы нет, значит, они не догадывается о ней, значит, можно и не предлагать. Или не предлагать…неприлично? А предложить жалко!»

Да, конфеты же есть! Конфеты Марина любила значительноменьше, чем бутерброды с колбасой.

— Хотите конфет? — вскричала она так весело, что гостьпосмотрел на нее с некоторым подозрением, как будто конфеты могли бытьотравлены. — У меня есть шоколадные, карамельки и еще леденцы «Взлетные»!

— Леденцы «Взлетные», — принял решение Федор Тучков.

Он кинул леденец за щеку — щека оттопырилась, — захлебнулкофе и откинулся на спинку кресла, вытянув ноги.

Надо же, какой противный, вновь раздражаясь, подумалаМарина. Убила бы.

А вот небось перманентным кудряшкам или костлявой лошадинойморде очень нравится. Если, конечно, супруги не практикуют маленький семейныйдомашний ад, от которого супруг теперь «отдыхает» в Маринином обществе.

Отвратительное слово — супруг.

— И все-таки, что вам от меня надо?! — спросила она такимтоном, словно неожиданно села на морского ежа, невесть как очутившегося вкресле. — Зачем вы пришли?

— Я принес вам пластырь.

— Не нужен мне пластырь!

— Я считаю, что колено все-таки лучше заклеить. Знаете, этотакое коварное место, особенно подверженное травмам.

Тут он понял, что переборщил, и осторожно хихикнул, но онаничего не заметила — продолжала самозабвенно и от души на него злиться.

Ну, пусть позлится. В принципе он ничего не имеет против.Когда она злится, глаза у нее делаются совсем зелеными, он уже это заметил.

— А кем вы работаете? — благодушно спросил он и с шумомотхлебнул еще кофе. Шумно хлебал он не без умысла.

— Никем. Преподавателем в институте.

— Преподавателем… чего?

Почему-то он был уверен, что английского, или немецкого, илифранцузского — кажется, никаких других языков, кроме вышеупомянутых, попавшихкак кур в ощип в систему отечественного высшего Образования, в институтах неучат.

— Я читаю матан.

Федор Тучков вытаращил глаза:

— Что вы… делаете?!

Марина посмотрела на него с презрительным высокомерием.

— Я читаю лекции по математическому анализу, — медленно, какбудто по складам, произнесла она, — есть такой раздел математики, не слышали?

— То есть вы математик?

— Ну, в общем, да.

— То есть вы во всем этом разбираетесь?!

— В чем именно?

— В функциях, пределах, факториалах, А штрих, Б штрих,первая производная, вторая производная, икс стремится к бесконечности, значит,игрек стремится к нулю?..

Марина засмеялась. В голосе Федора Тучкова был ужас.

Может, теперь он наконец-то перестанет за ней таскаться?Говорят, мужчины не любят образованных женщин и вообще их боятся.

— Я довольно хорошо разбираюсь в математике, по крайней мерена своем уровне. На Чебышева не тяну, конечно, но…

— А кто такой Чебышев?

— Ученый, — буркнула Марина.

— Я не знал.

— Вам простительно.

— Почему? — вдруг спросил Федор Тучков. — Потому что яидиот?