Черт, понесло его откровенничать, историю семьи излагать!Весь вечер так хорошо играл в дурака, и вдруг — бац — генерал от инфантерии!Теперь пристанет, не отвяжешься от нее!

Рыжая, и глаза зеленые — конечно, пристанет!

— А почему вы не генерал?

Ну вот, началось! Впрочем, сам виноват, нечего было…

— Не вышло из меня генерала, уважаемая Марина.

— Почему не вышло, уважаемый Федор?

Он помолчал.

Наверное, не вышло, потому что кретин, стремительно подумалаМарина. Или он все-таки не кретин?

— Я пытался, — вдруг признался он, — и у меня ничего невышло. Так бывает. В семье не без урода.

— Урод — это вы?

— Урод — это я.

— И ваша личная трагедия в том, что вы не оправдали надеждсемьи, правильно? Это как раз тот кошмар, который снится вам в три часа ночи иот которого вы просыпаетесь в холодном поту?

Он встал и взялся за чайник.

Ей вдруг показалось, что она его рассердила. Так рассердила,что он молчит, потому что ему нужно время, чтобы справиться с собой.

Надо же, какие страсти! Прямо как у Матвея Евгешкина вкинокартине «Русская любовь».

Тут Федор Тучков Четвертый улыбнулся сладкой улыбкой,придерживая рукой крышку, добавил себе в чашку воды из чайника и вопросительнои любезно наклонился в сторону Марины, как бы спрашивая, не добавить ли и ейтоже.

— Нет, спасибо, — отказалась она, — послушайте, Федор, яхочу вам что-то рассказать.

Он тут же вернул чайник на место, сел и смирно сложил руки,выражая полную готовность и внимание.

Марина посмотрела на него с отвращением.

— Я хочу вам рассказать… про утопленника.

— Что такое?

— Такого ничего, но… знаете, когда его доставали… Я жевидела, я там была…

— Да-да?

Черный провал рта, из которого текла вода — много, из живогочеловека не может вытечь столько воды. Серая и зеленая кожа. Мертвые тусклыеглаза.

Марина обеими руками обхватила чашку.

— Понимаете, он был в джинсах, утопленник. Когда еговытащили, джинсы… Они почти на нем не держались. Мужики даже поправляли, потомучто они почти… спустились, упали.

— И что?

— А то, — сказала Марина, — я вот думаю, как же он в нихходил? Рукой придерживал, что ли?

Она мельком глянула на Федора. Вид у того был озадаченный.

— Мокрые штаны, как известно, стащить гораздо труднее, чемсухие, — продолжала Марина, сердясь, — но они и мокрые на нем не держались!Значит, из сухих он бы просто выскочил!

— Может, у него был ремень?

— Да в том-то и дело, что не было никакого ремня!

— Может, он его снял!

— Перед тем как утонуть по пьяной лавочке? Ремень снял, аботинки оставил, да?

Тучков Четвертый смотрел с сомнением, и это сомнение Маринудо крайности раздражало.

— Пьяный человек не может идти в штанах, которые недержатся. Он тогда запутается в них и упадет. Или они до берега не падали, аупали на берегу? Где тогда ремень?

— Хорошо, а если он до берега шел трезвый, а на берегунапился, упал и захлебнулся. Трезвый человек может идти в штанах, которые недержатся?

— Наверное, может, — согласилась Марина раздраженно, — но счего это он, трезвый, пришел на берег и там в одиночестве напился до такойстепени, что свалился в воду и утонул?

— Почему в одиночестве?

— Потому что мне так милиционер сказал!

— Что сказал милиционер?

— Что покойник пришел на берег — один пришел, обратитевнимание! — уселся на мостки и свалился потому, что был очень пьяный. Никакихсвидетелей нет, по крайней мере по версии милиции. Если бы он напился не водиночестве, был бы свидетель. Если свидетель был, почему он не позвал напомощь, когда тот свалился? Не мог, потому что тоже напился, или не захотел?Если не захотел, значит, это… убийство.

— Что-о? — поразился Федор Тучков Четвертый.

Очевидно, знаменитое родство впрок не пошло — туповат былТучков Четвертый в отличие от Тучкова, погибшего при Бородине.

— Из того, что с утопленника сползали штаны, вы делаетевывод, что это… убийство? — слабым голосом уточнил Тучков Четвертый Тупой.

— Да, — твердо сказала Марина.

— Смело, — оценил Тупой, — очень смело!

Зачем она ему рассказала? Впрочем, какая разница? Он неверит ни одному ее слову, ну и бог с ним! Она, Марина, изложив все это вслух,еще больше укрепилась в мысли, что права именно она, а не милиция.

Если она найдет ремень, станет ясно, что никаким несчастнымслучаем тут и не пахнет.

На берегу санаторного прудика произошло убийство.

* * *

Ночь была глухой и теплой и пахла травой, цветами, близкимлесом. Луна висела над елками, прозрачная, как будто только родившаяся.

Марине всегда было тревожно, когда они обе — она сама и луна— находились поблизости друг от друга. Даже шторы всегда закрывала наглухо,чтобы луна не могла подглядеть, растревожить, привести с собой бессонницу,такую же голубую и жидкую, как ее собственный неровный и волнующий свет.

Марина перебежала газон и посмотрела вверх, на единственныйосвещенный балкон, ее собственный. Все остальные окна крыла «люкс» были темными— отдыхающие давно и сладко спали в своих санаторных постельках. Наверное, этобыло очень глупо — тащиться ночью на пруд, да еще перелезать для этого черезбалконные перила, да еще висеть на вытянутых руках, а потом прыгать иприслушиваться — балкон был довольно высоко от земли, хоть и считался первымэтажом, но любопытство и нетерпение замучили ее, кроме того, она уверена, чтоискать «вещественные доказательства» следует именно ночью. Днем ее непременноувидит убийца — она точно знала, что убийца существует! — увидит и будет потомохотиться за ней, как и положено по законам жанра.

Или все-таки не стоило ночью тащиться на пруд?

Далекая деревенская собака перестала лаять, видно,завалилась спать в свою будку, набитую свежим пахучим сеном, — до утра. Маринапоежилась. Холодно не было. Было страшно.