— Ничего странного нет, — строптиво сказала она, — мы же незнаем, о чем именно они разговаривали!

— Не знаем, — согласился Федор, — но похоже, что…

— Что?

Он глянул в сторону пруда, уже не видного за деревьями, ипромолчал.

Вход в корпус с этой стороны был обставлен с некоторымпомпезным шиком — как раз здесь пролегал путь в номера «люкс». Шик был золотыми зеркальным, также присутствовали мраморные колонночки и гипсовая персона скувшином в центре гигантской белой раковины. По краю раковины стояли цветы вгоршках, а за горшками в кресле сидела дежурная.

— Добрый вечер, — поздоровалась Марина и, не глядя,проковыляла к лестнице.

— Добрый, добрый, — отозвалась дежурная, остреньким, истинноадминистраторским взором окидывая хромающую Марину и пестроцветного спортсменаФедора. — Гуляли на воздухе?

Нет, в следующий раз только на заимку!

— Гуляли на воздухе, а теперь вернулись обратно в помещение,— обстоятельно объяснил Федор Федорович, кланяясь администраторше.

Все-таки он кретин. Не может быть, чтобы человек так искусноприкидывался кретином.

Возле Марининой двери он приостановился, нескольконаклонился вперед и округлил руки, как бы намереваясь подхватить Марину, еслиона вознамерится падать.

Не вознамеривалась она падать!

— Я вам принесу пластырь, — пообещал он, — ваше колено…

Марина улыбнулась приятной улыбкой.

— Мне ничего не надо, — быстро сказала она и распахнуладверь, так что физиономия Федора Тучкова почти скрылась за полированнойпанелью. — Спасибо вам большое.

— Но пластырь… я все-таки… тем не менее… я бы вампосоветовал непременно заклеить.

— Я непременно заклею, — уверила его Марина и захлопнуладверь, оставив Федора с той стороны.

Кажется, до своей двери он шел на цыпочках, потому чтоМарина не слышала никаких шагов, а потом только деликатный стук — закрылась егособственная дверь.

Неужели ушел?!

Вот повезло-то. Мог бы стоять под дверью и взывать к ней,чтобы она непременно взяла у него пластырь, например, до утра.

В номере было тепло и тихо. И пахло хорошо — ее собственнымидухами, новой мебелью, полиролью и свежескошенной травой — дверь на балкон весьдень оставалась открытой.

Прямо у двери Марина стащила пострадавшие брюки — онинемедленно застряли на башмаках, про которые она позабыла, и пришлосьстаскивать башмаки, а потом выпутывать из них брюки, а потом рассматриватьштанины. Результаты осмотра оказались неутешительными — вряд ли придется надетьбрюки еще раз, требовалась серьезная чистка, которую невозможно было провести впластмассовом тазу в ванной номера «люкс».

Вот жалость какая! Брюки были любимые — хорошо сидели навсех без исключения местах. Все, что нужно, обтягивали, а что не нужноскрывали, и спереди, и сбоку, и сзади зеркальное Маринино отражение былостройненьким и в меру выпуклым — отличные брюки!

Вздыхая, Марина налила в чайник воды, достала банку с кофе иту самую палку колбасы, при одной мысли о которой у нее что-то екало в желудке.В буфете светлого дерева стояли тонкие чашки и бархатная коробочка со столовымии десертными ложками — санаторное начальство заботилось об отдыхающих в номерах«люкс».

Пока грелся чайник, Марина поливалась из душа и все думала обрюках, а потом перестала, зато начала думать о колбасе. К мыслям о колбасепримешивался еще Федор Тучков с его неуклюжей галантностью и любовью к дикимнарядам, а потом добавились еще Юля с Сережей.

О чем же они говорили? Как бы это узнать? Может быть… данет, это ерунда… и все-таки… хотя, конечно… А вдруг «приключение» ещесостоится?! И деталь — та самая, о которой она не стала рассказыватьпроницательнейшему Федору Тучкову и Веронике — Огневушке-поскакушке, как просебя определила ее сущность Марина.

Или вместо «поскакушка» следует читать «потаскушка»?

Пожалуй… Пожалуй, нет. И сладкий Геннадий Иванович, будущаятеннисная звезда, и Федор Тучков, испытавшие на себе действие Вероникиных чар,всей душой мечтали, чтобы на них кто-нибудь распространил эти самые чары.Кажется, это называется «вырваться из семейного плена» и еще, кажется, так —«нет такого женатого мужчины, который хоть на один день не мечтал бы статьхолостым!». Вероника просто подыгрывала — уж по крайней мере она невоспринимала их всерьез, страдальцев, дорвавшихся до санаторной свободы, это точно.Марина тоже не воспринимала бы, если бы… если бы вокруг нее кто-то так же сталувиваться. Федор Тучков не в счет, вряд ли он за ней… увивается. Скорее всеготак понимает «хороший тон».

Марина закрутила кран и вылезла из ванны, на всякий случайпридерживаясь за стену рукой — не хватало только еще раз свалиться! Ктораздобудет ей подорожник и благородно подставит плечо, чтобы вести, как водятраненых в кино?!

От одной этой мысли Марину передернуло — она не желала,чтобы ее так вели. Впрочем, если бы это был благородный герой в выцветших ипотертых джинсах, она, пожалуй, согласилась бы. А если Федор Тучков — нет,спасибо!

Интересно, у него есть жена? И если есть, какая она? Такаяже гладкая и пузатенькая, как он сам, в химических блондинистых завитушках?Или, наоборот, костлявая и нескладная, как старая беспородная лошадь?

Господи, о чем она думает? Какое ей дело до предполагаемойжены Федора Тучкова?! Ей и до него самого не может быть никакого дела, темболее что за вечер он надоел ей хуже горькой редьки!

Есть-то как хочется!

Марина размотала с головы влажный и теплый тюрбан махровогополотенца и включила фен. Хочется или не хочется, все равно сначала придетсяпривести в порядок волосы. Если волосы в порядке, остальное не имеет значения,хоть в мешок нарядись. Волосы и еще туфли.

Марина посмотрела на свои босые ноги и пошевелила большимипальцами. Фен бодро гудел.

Волосы еще туда-сюда, с ними все ничего. А вот с туфлямидело плохо.

Каблуки она не носила — в десятом классе неожиданно оказаласьвыше всех, не только девочек, но и мальчиков тоже. Только тогда никто не былосведомлен о том, что метр восемьдесят — это красиво, стильно и вообщеоткрывает прямую дорогу к наизаветнейшей женской мечте — профессии фотомодели,и в классе Марину просто перестали замечать. Сидит и сидит на последней партенекое сутулое существо с крысиным хвостиком серых волос и в очках. Нога тожевыросла — сороковой размер, шутка ли! — и всю розовую юность Марина проходила впапиных сандалиях. Негде было взять туфли сорокового размера — отечественнаяпромышленность не признавала наличия в Стране Советов высоких, худых,длинноногих, толстых, низких, маленьких, коротконогих, длинноруких и ещекаких-нибудь. Одежда была «средняя» — размер пятьдесят, рост метр шестьдесят.Обувь тоже «средняя» — тридцать семь — тридцать восемь. Марине она не годилась,вот и получились папины сандалии!