Зато прическу она сделала себе сама. Едва поступив винститут — поступление означало пропуск в новую самостоятельную жизнь, — онаотправилась в парикмахерскую на Новый Арбат, тогда еще Калининский, и забешеные деньги, рублей пять или семь, отстригла крысиный хвостик под корень.Когда хвостик свалился на пол, Марина закрыла глаза от накатившего первобытногоужаса.

Бабушка не переживет. Она уверена, что «у девушки должныбыть косы». Крысиный хвостик, будучи заплетен в косицу, выглядел ужасно, и,кажется, бабушка это понимала, потому что все время принимала меры дляулучшения Марининых волос. Голову мыли кефиром, черным хлебом и яичным желтком— раз в неделю. Чаще нельзя, вредно. Репейное масло, масло касторовое, маслоподсолнечное. Горчичный порошок. Настой ромашки. Отварные березовые почки.Можжевеловые ветки — парить в кастрюле три часа, настаивать сутки, слить,ветками обложить голову, завязать платком, а сверху покрыть клееночкой и ходитьдо вечера.

Эффект от всего этого шаманства был сомнительный, но…остричь волосы?! У девушки должны быть косы!

Хвостик неслышно упал на пол, и приставить его обратно небыло никакой возможности — если бы была, трусиха Марина непременно приставилабы! — и пришлось довериться мастерице, которая мрачно кромсала Маринины волосы.Парикмахерши мрачно кромсали, продавцы орали, хамили и швырялись колбаснымисвертками в ненавистные рожи покупателей, таксисты ехали «в парк», билетныйкассир в кассе «южного направления» практически правил миром, особенно в летнийсезон, — время такое было, загадочное, необъяснимое. Называлось «Советскаявласть плюс электрификация всей страны».

Парикмахерша кромсала довольно долго, и новая прическаперевернула Маринино представление о жизни.

Волосы оказались не серыми, а как будто рыжими — может, нестоило так много лет мазать их репейным маслом? И вообще голова как-тоизменилась, стала легкой и изящной, в легкомысленных завитках и прядках, и стех пор Марина полюбила эксперименты и никогда не жалела денег на самые дорогиепарикмахерские салоны. На туфли жалела, а на салоны — нет.

Она выключила фен и некоторое время любовалась собой взеркале. Вернее, не собой, а свежеуложенной прической. Сама-то она была таксебе, зато прическа — просто блеск! Теперь можно со спокойной душой пить кофе иесть бутерброды с сухой колбасой. Да, и еще смотреть телевизор!

Вот он, настоящий отпускной рай, и на заимку вполне можно неехать!

С тонкой чашечкой, исходящей сладким кофейным паром, с целойгорой бутербродов, выложенных на подносик, Марина уселась перед телевизором,подложила под бок подушку, нажала телевизионную кнопку и вздохнула от счастья.

Сейчас она все это съест, выпьет эту чашку, нальет себеследующую, а потом, может быть, еще одну и, пошатавшись по телевизионнымдебрям, найдет какое-нибудь подходящее кинцо — про любовь или легонькийдетективчик без моря крови и горы трупов — и заснет под него веселым испокойным отпускным сном.

Не тут-то было.

Во-первых, в голову сразу полез ее собственный «детектив» —с трупом! — и непонятный разговор на дорожке, и Вероникин интерес, показавшийсяей чрезмерно жгучим, и еще… деталь, о которой знала только она одна. Почему-тоникто больше не обратил на нее внимания.

Во-вторых, с кино не повезло. Не было ничего подходящего,хоть плачь! Ни «Римских каникул», ни «Как украсть миллион», ни «Формулы любви»,ни «Шерлока Холмса» в этот вечер не показывали.

Показывали фильм знаменитого актера и режиссера МатвеяЕвгешкина «Русская любовь» — название всеобъемлющее и, так сказать, сразу всерасставляющее по своим местам.

Возможно, конечно, еще бывает любовь турецкая, а такжекитайская и — кто ее знает? — даже эскимосская, но русская, разумеется, самаязагадочная, сильная и правильная во всей вселенной и ее окрестностях.

Матвея Евгешкина Марина не любила. В молодости, впятидесятых годах, в сентиментальных и «рвущих душу чувствами» черно-белыхфильмах, Матвей научился виртуозно и со вкусом рыдать в кадре. Это рыдание былоего особенным актерским почерком, можно сказать, визитной карточкой. Маленькой,а потом подросшей Марине было стыдно смотреть, как взрослый дяденька поминутнозаходится от слез — повод к слезам мог быть любой: и «русская любовь», иболезнь, и измена, и навет с клеветой, и пропесочивание партийным руководством.Матвей много, старательно и вдумчиво изображал секретарей райкомов, обкомов,облисполкомов, крайкомов, губкомов.

Таким образом, Матвей благополучно дорыдал до последнеговремени, на кинофестивале заклеймил позором богатых подлецов, укравших«народные деньги», и немедленно снял на средства этих самых подлецов свойшедеврик.

Шедеврик изобиловал откровениями и многозначительностямитипа — «русский человек пьет от безысходности» или «жить надо не по правилам, апо совести». Сюжетец заключался в том, что на протяжении нескольких часовплохие и злые люди обижали хороших и добрых. Кто возглавлял «злых», Марина непоняла, а «добрых» возглавлял, разумеется, сам Матвей Евгешкин. Время отвремени он принимался рыдать — крупный план, старое, морщинистое, вислощекоелицо, клок жидких волос, в глазах скорбь «за народ» и слезы в три ручья.

Фу, стыдоба какая!

Давно бы следовало переключить кнопку, но то, что показывалина других каналах, Марине вовсе не подходило: бокс, бег, программа «Дачники»,виденная впервые в январе, а потом еще раз в мае — на третий круг пошли,молодцы, ребята! — футбол, пятая отборочная группа, и какая-то вовсеневразумительная стрелялка, так что пришлось волей-неволей оставаться с«Русской любовью».

Злые люди в своем свинстве окончательно утратиличеловеческий облик, а добрые заплакали с утроенной силой, когда в дверь кМарине постучали.

Она сильно вздрогнула, кофе выплеснулся, угрожая залитьчистенькие джинсики, и Марина быстро поставила чашку на стол.

Господи, кто это может быть?!

Почему-то мысль о том, что это Федор Тучков явилсяпродолжать свои заботы, не пришла ей в голову, и она распахнула дверь, закоторой обнаружился именно Федор, и вытаращила глаза. От удивления дажепозабыла возмутиться.

— Добрый вечер, — ласково поздоровался гость, — с вашегоразрешения я принес вам пластырь. Бактерицидный. Вот он

И помахал у Марины перед носом белой бумажкой.

— Позвольте мне войти?

— Боже мой, — пробормотала Марина, — боже мой…

— Я оставлю пластырь и немедленно уйду, раз уж вызываю у вастакую бурю отрицательных эмоций, — заверил ее Федор, не переступая, однако,порога. Очевидно, без разрешения он не мог себе позволить «вторгаться» — этобыло очень в его духе. Тут Марина вдруг подумала, что «Русская любовь», судя попрограмме, будет идти еще долго — с продолжением оказался шедеврик! — а большезаняться совершенно нечем, не на танцы же отправляться в самом-то деле! Крометого, появление Федора Тучкова давало ей прекрасную возможность проверить своилогические выводы и умозаключения — например, про жену, и про Веронику, и про«освобождение из семейного плена».