— Грейзен, брат, грандиозная штука. С той стороны магма гранитная напирала. Здесь какие-нибудь песчаники лежали. Зашипело, задымило, законтачило. Тут тебе и пары, и газы, и разные катаклизмы. В то смутное время происходило все под землей. Вот и догрезились… Ну, клади в рюкзак, еще не то будет.

После перехода по склону среди однообразных на вид замшелых серых камней Сергей Иванович опять стал рыскать.

Оказывается, мы пришли к редкостным гранитам. Среди белых зерен и блесток слюды торчат зеленовато-голубые кристаллы амазонита.

Отбили образцы.

— Этот амазонит — знатная штука. Одним словом, два слова — полевой шпат. Захватил чуточку рубидия да цезия, и поголубел, голубчик, и позеленел. Между прочим, знаешь, где он встречается?

— На Амазонке.

— Гениальная прозорливость! Амазонит — на Амазонке. В Турции — правительство турецкое… В этаких небесных камушках, в тектитах! Не путай с текстами, тестами и тестом.

Не нравятся его насмешки. Терплю. Что поделаешь? И знает много, и постарше, и начальник. Сразу три богатыря в одном человеке.

Возвращаемся. Ноги тяжелые, камни продолбили поясницу насквозь, на ресницы катится пот. А начальникова спина качается впереди, и на ней не прочтешь, будет ли привал, скоро ли кончится эта каторга.

Ну, наконец-то! Он с ходу залезает в кабинку, смахивая пот с лица:

— Тронулись!

Торопливо забрасываю в кузов осточертевший груз, молотки, тяжело переваливаюсь через борт: «Готов!»

Машина подскакивает на корнях и камнях, как резиновый мячик. Борта играют мной «в пятый угол». В кузове ветер хороводит сор и мелкие снежинки. Холодина!

Бессмысленно злюсь на эту бесконечную дорогу, промозглую весну и настырный ветер.

Леденеет влажная телогрейка, стынут пропотевшие одежки.

А начальник-то везет меня в какую-то прекрасную даль. Ему из теплой кабинки видно. А мне — убегающая постылая дорога. И ветреность аж во внутренность… Тьфу, черт, заговорил, как он…

К вечеру я нахлобучивал шапку, поднимал ворот полушубка и вытягивался в кузове. Перекатывался, стукался о борта, и тело постепенно деревенело. Я округлялся, покрывался корой и внутри становился твердым и холодным, со своими двадцатью годовыми кольцами.

От кольца к кольцу я переходил в прошлое. Вспоминал практику в Крыму, где лучи солнца, испепелив кожу, упирались прямо в кости. Вспоминал душное бакинское лето, когда звезды падают и плавятся, а днем солнце бьет по голове так, что в глазах темнеет.

Где-то гудит мотор, прыгает кузов, лютует ветер и веет снежная пудра. Где-то очень скверно, жестко, больно, и теряются, растворяясь в холоде, пальцы, руки, ноги — все тело. Где-то жить невыносимо…

А мои закрытые зрачки видят дрожащее над лугом марево и ослепительное солнце, которое светит так неистово, что собственной кожей чувствуешь давление его лучей.

Я пытался достичь блаженной нирваны индийских йогов.

Закутывался в собственные мысли, как личинка шелкопряда в кокон.

В первую же теплую ночь в тайге я вытащил из кузова свой спальный мешок, распластал его на траве и забрался в него. Я был запечатан, как в конверте. Только торчала голова. Начальник и шофер остались в душном кузове да еще наглухо затянули брезентом все щели.

Ночью скучать не пришлось. Навестили меня комары. Они пили мою кровь, как коктейль, через хоботки-соломинки. Я шлепал себя по лбу и по щекам, вползал с головой в мешок, тер вспухающее лицо и потихоньку сатанел. Наконец выпрыгнул из мешка, подхватил его и полез на ближайшую сопку.

На вершине теплый ветер перебирал травинки. Он погладил мое лицо, и я, счастливый, улегся спать… Но — проклятые комары!.. Под утро даже писк одинокого комара приводил меня в бешенство.

Конечно, можно было спрятаться в нашу брезентовую крепость. Но упрямство было сильней благоразумия.

После нескольких кошмарных — комариных — ночей удалось и тут воспользоваться системой йогов, не думать о вампирах, не волноваться понапрасну и переселяться в сказки и воспоминания.

Если не замечать мелкие неприятности, они пропадают, а большие мельчают, и перетерпеть их не очень-то трудно. Йоги, например, уходят от земных тягот просто: ложатся в гроб. Гроб можно даже закопать на сутки-другие в могилу. Или, скажем, сядет йог, скрестив ноги, упрется взглядом в собственный пуп и… тоже как бы проваливается в могилу. Может, он видит сны или улетает в какие-нибудь свои индийские сказки.

Это хороший выход — спрятаться в себя. Но как быть с теми неприятностями — большими и малыми, — которые остаются в мире и мучают других?

Как бы там ни было, а йоги — худые, смуглые, со смоляными бородами и ослепительными глазами — люди необыкновенные. И если они не слишком беспокоятся о чужих бедах, то, самое главное, никому не делают зла. Это очень доброе дело — никому не делать зла.

С другой стороны, йогам никто не мешает. Никто не крикнет им вдруг: «Просыпайся! Живее!» Зато и не увидят они очень много интересных вещей, которые встречаются повсюду.

Беда только, если эти интересные вещи мелькают, как в кино. Убегают назад скалы, напоминающие драконов; тайга с высокими кедрами, похожими на наши российские сосны, и разлапистыми пихтами (или это елки?); бревенчатые высокие избы; фабричные трубы, над которыми флагами вьются дымы…

Нет добра без худа

Сергей Иванович не считал нужным делиться своими планами. Когда я его однажды попросил растолковать происхождение гранитов и объяснить, почему их так много в Забайкалье, он ответил;

— Дело это и сложное, и ложное. Сложное — потому что и поумнее нас люди спорят и ничего окончательно не решили. А ложное — потому что каждому юному геолуху хочется все сразу разъяснить, взяться за проблемы глобальные. А лучше прежде решить клопальные, мелкие, такие надоедливые. Присматривайся, учись, накапливай факты. Глядишь — кое-что начнет проясняться. Не спеши, самого себя не обгонишь.

Такое объяснение у кого хочешь отобьет охоту задавать вопросы. Уж лучше валяться бревном в кузове и свободно придумывать, что тащит тебя в коробке под мышкой людоед. Вот он останавливается, урчит, предвкушая закуску. Сейчас вытряхнет из коробки…

— Просыпайся, приехали, курорт!

Посыпанные нетоптаным снегом дорожки ведут в дощатое двухэтажное здание. Еще постройки. Перед нами маленькая будка. Из нее торчит труба. Из трубы течет вода. Возле — ледяные натеки. Вывеска: «Дом отдыха Кука». Перед словом «Кука» какой-то остряк мелом поставил букву «с».

Испили минеральной воды из трубы, похожей на испорченный водопровод, и покатили дальше…

— Просыпайся!

Перед нами грязно-серая гора. В склоне чернеет пасть штольни. Из нее торчат два рельса — два блестящих зуба. Они тянутся к осыпи пустой породы, извлеченной из недр горы.

Поднимаемся по каменистой дороге. Настроение у Сергея Ивановича хорошее.

— Пор-фиро-видный