Вот чего хотела эта странная девушка, жадная до всего, что могла дать жизнь, жадная до самой жизни, но сама же закрывшая себя в четырех стенах среди старых вещей. Вот о чем думала она холодными ночами. Сидела в кухне без света – горит только голубой цветок газовой горелки, – пила крепкий чай и грезила наяву. А зачем ей бессмертие, скажите на милость? Веками будет сидеть так же, дремать с открытыми глазами, покинутая всеми, обделенная любовью, уродка, чудачка? Но об этом Ганна не задумывалась. Сумасшедшая мечта завладевала ею все полней. Теперь и в книгах находила она намеки на то, что невозможное возможно, что есть люди, не желающие примириться со смертной участью, обманувшие законы природы, и обретшие в свое распоряжение Вечность! Сама вечность может кому-то принадлежать! Она видела знаки в самых пустячных фразах, читала между строк, и особую радость доставляли ей те невнятные, то стертые карандашные, то расплывчатые чернильные заметки, которые досужая рука часто оставляет на полях читаемой со вниманием книги. Чаще всего они не значат ничего, но порой сакральный смысл сквозит через частокол букв, опровергаются постулаты, низвергаются столпы, и вот за эти-то словечки Ганна цеплялась со всем отчаянием нелюбимого, отверженного существа.

Словом, она созрела для Алтынки – так называли жители Верхневолжска сумасшедший дом, испокон веку возвышавшийся над городом на Алтынной горе. И быть бы Ганне на Алтынке, любоваться красивой панорамой больничного скверика, если бы не весьма необычная посетительница, явившаяся в «Букинист» утром чудесного весеннего дня.

Вероятно, она пришла задолго до открытия и пряталась в подворотне рядом, ожидая, когда припозднившаяся продавщица откроет двери. Ганна никогда не опаздывала, если только на несколько минуточек. Но на это начальство смотрело сквозь пальцы – букинистический и антикварный магазин это вам не гастроном, куда с раннего утра выстраивается очередь, первые покупатели в нем появляются примерно к полудню… Семен Наумович, тот к обеду и приходил, а порой не являлся вообще, звонил Ганне и стонущим голосом просил повесить на запертую дверь его сокровищницы табличку «Закрыто на учет». Это означало, что хитрый старик не ждал нынче покупателей и мог профилонить весь рабочий день.

Женщина вошла в магазин сразу после Ганны. Той нужно было еще буквально несколько секунд, чтобы повесить в крошечной комнатушке за торговым помещением куртку, пригладить растрепавшиеся от быстрой ходьбы волосы и переобуться в удобные туфли вместо забрызганных грязью ботинок. Но что поделать, покупательница в своем праве. Да и не похожа она на воровку. Присмотревшись к женщине, Ганна вспомнила, что видела ее раньше. Да, она уже приходила. Долго сидела в комнатушке у Семена Наумовича, значит, не простая залетная посетительница. Вот беда, а старик опять куда-то запропастился.

Но женщина не проявляла признаков нетерпения. Подергав ручку двери в сокровищницу и убедившись, что та заперта, она стала обходить комнату по периметру, рассматривая стеллажи, медленно наклоняя голову то вправо, то влево, чтобы прочесть названия книг на корешках, сгибаясь над застекленными витринами, обозревая монеты и значки. Так она постепенно добралась до кассы, за которой восседала Ганна и, подняв голову, уставилась на нее, как будто и она была антикварной диковинкой, гравюрой или статуэткой. Ганна сначала чувствовала себя неловко, но потом решила, что и ей не грех глазеть на покупательницу и, в свою очередь, принялась ее рассматривать.

Незнакомке было, очевидно, около сорока. В то время женщины, измученные борьбой с бытом, отяжелевшие от нездоровой пищи, истомленные очередями и дефицитом, невозможностью купить хорошую косметику, обувь, колготки, изуродованные шестимесячным перманентом и усилиями провинциальных портных, старели рано, но эта выглядела моложе своего возраста. Она была стройна, одета дорого и к лицу – бежевый плащ стоил, должно быть, три Ганниных зарплаты, темно-бордовые туфли на высоком каблуке гармонировали с сумочкой того же цвета и с нежно-розовым плиссированным шарфиком, завязанным пышным бантом. В бант упирался тяжелый подбородок. Широкое лицо элегантной дамы, открытое гладко зачесанными назад волосами, умело подкрашенное, не могло похвалиться тонкостью и правильностью черт, но от нее исходила такая сила, такое обаяние, что это заставляло забыть о раскосых, глубоко посаженных глазах, двойном изгибе носа и широких татарских скулах. От женщины пахло чарующе-свежо, мокрым клевером и свежескошенной травой, а в длинных ушах качались серьги-подвески. Лекции Семена Наумовича позволили Ганне определить в фиолетово-голубоватых камнях великолепные, редкостные аметисты. Не исключено, приобретенные из рук того же Семена Наумовича.

– Ну? Насмотрелась? – первой нарушила молчание женщина.

Ганна забыла, когда последний раз говорила с людьми. Ее не смутил ни тон, ни резкие слова покупательницы, но что отвечать, она не знала, и потому молчала.

– Что это у тебя?

Женщина перегнулась через прилавок и уцепила указательным пальцем шнурок с кулончиком-совой, висящий у Ганны на шее. Ганну обдало свежим клеверным ароматом, и она зажмурилась, успев заметить, что отточенные ногти женщины покрыты темно-розовым лаком.

– Это мое! – вырвалось у нее вдруг.

– Твое, – кивнула странная дама и отняла руку. – Очень миленько. Скромненько и со вкусом. Сова, символ мудрости. Сеня сегодня будет?

Ганна никогда не слышала, чтобы Семен Наумовича величали так запросто, но поняла, о ком речь, и кивнула, потом пожала плечами.

– Это как понимать?

– Вероятно, будет, – дипломатично ответила Ганна и тут же сообразила, что должна оказать должное почтение клиентке старого ювелира. А то он, не ровен час, разгневается, и тогда уж мало никому не покажется! Опасливо косясь на женщину, взгляд которой повергал ее в робость, она встала и ногой подвинула стул в сторону покупательницы. Стеклянный прилавок в одном месте переходил в этакий деревянный шлагбаум, оперируя которым Ганна входила и выходила из своего закутка. Теперь шлагбаум был откинут, и Ганна сделала гостеприимный жест рукой и даже, кажется, слегка поклонилась:

– Прошу вас, присядьте. Семен Наумович скоро придут.

От излишнего усердия она, кажется, сказала даже «придут-с», вот до чего дошло!

Дама благосклонно кивнула, прошла за прилавок и уселась. Ганна осталась стоять, неловко притиснутая к подоконнику, где громоздился всякий хлам – коробочка со скрепками, которыми крепились ценники, сами ценники, учетная книга, куда Ганна вносила записи по принятым на комиссию товарам, ее дешевенькая пудреница и носовой платок. Украдкой освободив местечко, Ганна боком смогла уместиться на подоконнике и вздохнула с облегчением.

– Как тебя зовут? – спросила женщина, не сводившая все это время глаз с робеющей продавщицы.

– Ганна.

– А я Маргарита Ильинична. Будем знакомы.

– Очень приятно.

Больше говорить было не о чем. Дама вынула из сумочки янтарный мундштук, втолкнула в него толстенькую сигарету, но закурить не закурила, невзирая даже на предупреждающий жест Ганны, а просто сунула мундштук в рот и принялась грызть.