притуплялась и становилась почти незаметной, когда мужчина отдавал себя в руки Вдохновения и Любви. Если Йоханесс может видеть в Эрике её настоящую сущность, падшего ангела, то разве он не самый счастливый слизняк на Земле?

Уродливый, медленно ползающий непонятно для чего взад и вперёд слизняк. Внутри него не было роскошного сада и звёздного неба. Об идеальном теле и прекрасной душе Йоханесс мог только мечтать. Но, кажется, судьба подарила ему видеть больше и дальше, чем остальным.

Потому что только Ольсен понимал, что Эрика — не сумасшедшая, а та, пред кем стоит приклонить голову.

Глава 15. Главное, чтобы ей больно было меньше

Я бы свитером твоим стал.

Согревал тебя каждый день.

Если сердце грызет тоска,

Разыщи меня

И надень.

© Владимир Ток

Замок издаёт громкий щёлкающий звук, уведомляющий об открытии двери, и Лекса тихо цыкает, надеясь, что острые уши матери ничего не услышали. В особняке не горит свет — девушка проверила — сплошная тьма, присущая каждому дому ночью, когда хозяева отдыхают в мягких кроватях и лицезреют сладкие сны. Эдвардс бы тоже стоило проводить свои ночи в комнате в постели, только вот бурлящая юная кровь в венах и огромный список дел, которыми стоит заняться, не позволяли Лексе впустую потратить ночь. Оливер, ради которого девушка и устроилась работать в бар, был важнее.

Приходилось возвращаться домой глубокой ночью и сильно недосыпать, только вот… мама и папа точно по головке не погладят, если узнают. Поэтому Лекса, стараясь издавать по минимуму звуков, тихонько открыла входную дверь, зашла в коридор и также осторожно её заперла за собой, после чего принялась разуваться. Темно, ни звука. Эдвардс уже успела обрадоваться, что её план прошёл на «ура», она осталась незамеченной, подобно первоклассному шпиону, но уже подойдя к лестнице, ведущей на второй этаж, девушка вдруг увидела тусклый свет, доносящей из семейной библиотеки, кажется.

Она замерла на месте. Кажется, какая-то из ступенек имела особенность скрипеть. Или нет? Кто вообще не спит в такое время? У кого бессонница, которую захотелось скрасить прочтением книги? Если отец, то Лексе повезёт, но если мать… лучше готовить завещание. Можно было, конечно, сказать, что девушке просто не спалось и она решила спуститься вниз, на кухню, чтобы попить чаю, только как объяснить её выходной наряд и уложенные волосы? Лекса затаила дыхание, пытаясь прислушаться, чтобы понять по случайным звукам, кто именно находится в библиотеке.

Громкий удар заставил Эдвардс вздрогнуть от испуга. Что-то упало? Кто-то упал?..

— Мне это надоело, — это определённо голос отца, только обычно он говорит мягко, спокойно, плавно, а сейчас… ух, словно у папы появился злой брат-близнец. Может, он говорит по телефону о своих гангстерских делах? По коже побежали мурашки: Лексе определённо не нужно было становиться свидетелем этого разговора.

Она вприпрыжку забралась на несколько ступенек по лестнице, решив, что если отец занят, то точно её не услышит.

— Думаешь, мне становится страшно, когда ты стучишь кулаком по столу? — голос матери, только более приглушённый. Лекса резко замерла на месте. — Всё, чего ты можешь добиться — это разбудить мою дочь.

— Снова пытаешься уйти от темы, Эрика? — его голос стал ещё более напряжённым. Девушка несколько раз моргнула: это точно происходит взаправду? Она и подумать не могла, что отец может так говорить, тем более с мамой, с которой он обычно ужасно заботливый, мягкий и внимательный. Иногда до отвращения. — Меня заебало постоянно играть по твоим правилам. Всё, как ты хочешь. Всё, как ты скажешь.

— Милый, ты и должен играть по моим правилам. В конце концов, это я твой босс, — насмешливо хмыкнула мать.

Лекса опустилась на одну из ступенек и прижала к груди коленки. Одна её часть голосила о том, что давно уже стоило бегом броситься в свою комнату, чтобы уснуть и никогда больше не вспоминать сегодняшнюю сцену. Все люди ссорятся, иногда во время ссоры ведут себя странно и говорят вещи, которые говорить не хотели. И Лексе потом только больнее станет. Ей не хотелось видеть, как рушится брак родителей.

Но другая часть пылала от любопытства. Эдвардс была уверена, что сейчас она обязательно узнает что-то очень важное, благодаря чему сложится целая мозаика, картинка станет понятной. Возможно, Лекса пожалеет потом о том, что узнала, но, по крайней мере, больше не будет сходить с ума от неопределённости.

— Только на работе. А так я твой муж, но, как мне кажется, ты об этом часто забываешь, — вновь раздался строгий голос отца. Он казался очень раздражённым, готовым вот-вот сорваться. А девушка никогда не видела, чтобы папа срывался.

— К сожалению, пока что я только мечтаю об этом забыть, — язвительно отозвалась мама.

Лекса поёжилась.

— Не дождёшься, родная. Ты моя, и деться от этого не получится. Ты моя, даже когда рядом с тобой вьются другие мужики. Где ты была вчера ночью?!

«На работе. Мама была на работе», — успокаивающе проговорил внутренний голос. «— Только если мама была на работе, разве папа не должен об этом знать? Они же работают вместе».

Лекса успела привыкнуть к тому, что Эрика часто не ночевала дома, поздно возвращалась и много работала. Это было в порядке вещей, иногда даже помогало сбегать из дома незамеченной, без проблем. Девушка не думала, что папа может так сильно об этом переживать, она думала, что он всё знает и понимает.

— Раз уж не можешь остановиться, то хотя бы убавь звук, — фыркнула мама. — Если ты не забыл, ты не один дома.

— Всё, что меня волнует прямо сейчас, это то, где ты была вчера ночью, — голос Кристиана становился грубее, будто бы он уже на грани.

Девушка сжала пальцы в кулаки, пытаясь себя убедить в том, что это же папа, он ничего не может сделать маме — просто он устал, просто злится, поэтому так говорит. Всё нормально, все люди ругаются, железных нервов не существует, они разберутся. Лексе точно не стоит вмешиваться, было бы лучше, если бы она вообще ушла.

Она, впрочем, и хотела бы уйти, но тугое чувство тревоги в животе не позволяло. Лекса не понимала, откуда в её голове возникли странные мысли, ощущала тяжёлый груз вины за них, однако предчувствие, будто бы неминуемо случится что-то плохое, застряло в груди. Отец не мог причинить вред женщине, которую любил больше всего на свете, не мог и всё, но существовал маленький процент сомнения, который не позволял уйти.

— Я не стану