А потом добавила особенно ласково:

– Я тебя люблю.

– Я тоже, – ответил он и вздохнул.

Ни в какой ресторан он, конечно же, не пошел, зато окончание рукописи стал искать с еще большим упорством. Внизу платяного шкафа стоял ее огромный пластиковый чемодан. Сергей вытащил его на середину гостиной и вначале обшарил карманы и застегнутые на молнию внешние отделения, но без результата.

Сам же чемодан был закрыт на трехзначный кодовый замок. Комбинация из трех нулей, установленная изготовителем, которую незатейливые туристы, как правило, не меняют, не сработала. Как и другие три одинаковые цифры. Код Жаклин не содержал ни дату ее рождения, ни ее матери.

«Что же она могла зашифровать? – ломал он голову. – Может быть, какой-нибудь год?»

Он набрал 920, год краха Омского правительства, но чемодан не открылся. 918 (год провозглашения Сибирской республики) – тот же результат. 922 (возвращение Петра Коршунова в Азию) – нет. 917 – замок не поддался. Тогда он набрал на замке годовщину первой русской революции, черносотенного погрома в Томске, когда его прадед познакомился с его прабабушкой, и раздался щелчок.

Две пожелтевшие тетради лежали на самом дне под грудой целлофановых пакетов с вещами. Одна большая в твердом переплете, как и все предыдущие, а другая – маленькая, ученическая, в клеточку. Эта последняя тетрадь явно была написана его прадедом. Тот же почерк, те же завитушки на концах букв, только вот писал он, похоже, в большой спешке. Иногда строки наползали одна на другую, часто встречались чернильные кляксы и даже орфографические ошибки, чего за профессиональным секретарем Петром Коршуновым прежде не замечалось.

Сергей оставил тоненькую тетрадку в чемодане, потому что из беглого ознакомления с ней понял, что там речь идет о Праге времен Второй мировой войны. Зато в толстой тетради продолжалось описание китайских встреч. Открыв вторую пачку печенья, он вновь улегся на диван и погрузился в грозные годы Гражданской.

Бывший командарм сидел на месте кучера, подперев подбородок кулаком, сжимавшим кнут, и в задумчивости выслушивал рассказ о моих злоключениях. Внезапно хлынул дождь, и он легко перепрыгнул ко мне на пассажирское сиденье.

Отряхивая со своей пышной русой шевелюры дождевые капли, как большой и добрый пес, Анатолий Полыхаев лукаво улыбнулся в усы и сказал:

– Так ваша семья ныне проживает в Томске? Товарищ Чистяков теперь большая шишка у большевиков. Начальник губернского ЧК – у них почти бог. Он карает и милует. Хотя больше все-таки карает. И вы собираетесь увести у него из-под носа жену?

– Мою жену, – поправил я Анатолия Николаевича.

– Ваше мнение там ничего не значит. Главное, что он считает ее своей.

Он покачал головой.

– Вы – не просто отважный. Вы – безрассудный человек… Впрочем, мне такие и нужны. Только отъявленные авантюристы могут свергать царей и создавать новые государства. Если бы большевики не были такими, ничего бы у них не вышло. А вон гляди – царствуют. Только и на старуху бывает проруха. Рано они победу празднуют. Скоро их кровавое пиршество закончится. Терпение у народа не железное. Сейчас якуты поднялись, потом, глядишь, и до бурят черед дойдет, да и у русского мужика когда-нибудь терпение лопнет.

Он еще раз испытующим взглядом смерил меня и переспросил:

– Значит, деньги вам не нужны? В эмигрантской среде это большая редкость. Почти все наши соотечественники на чужбине задыхаются от безденежья и готовы взяться за любую работу, чтобы выжить.

Видите, даже я, бывший командарм, тружусь простым извозчиком.

Он вновь хитро посмотрел на меня.

– Иные и на преступление готовы, даже на убийство ради золота.

Я презрительно скривил губы – мне этот разговор начал надоедать – и уже взялся за шляпу, чтобы откланяться, ибо не привык навязываться кому-либо. Но Полыхаев остановил меня:

– Полноте, Пётр Афанасьевич, обижаться. Извините меня за проверку. Дело, какое я хочу вам предложить, весьма щекотливое, связано с очень большими ценностями и потому требует от исполнителя кристальной честности и порядочности. Я понял, что лучше вас мне человека не найти, поэтому предлагаю сотрудничество. Я обеспечу вас самыми надежными документами, чтобы вы смогли беспрепятственно добраться до Томска. Только за это вам придется выполнить очень ответственную и рискованную миссию. От ее успеха будет зависеть в итоге весь мой якутский поход. Ну как, по рукам?

Я согласился.

– Только вы должны пообещать мне, даже поклясться самым святым для вас, что никогда, ни при каких обстоятельствах вы не откроете этой тайны. Скорее умрете, чем раскроете ее врагам.

Пётр Афанасьевич Коршунов растворился на земных просторах, а вместо него из Владивостока в Москву в пассажирском вагоне отбыл в служебную командировку депутат Дальневосточного народного собрания, член партии большевиков с 1904 года, закаленный революционер, прошедший царские тюрьмы и ссылки, Сергей Сергеевич Ленский.

Полыхаев снабдил меня и впрямь надежными документами. Такой общественный деятель во Владивостоке реально существовал, и народное собрание накануне своего роспуска командировало его в Москву для переговоров с правительством Ленина о сохранении автономии края после падения белых. Во Владивостоке уже говорили открыто, что дни демократии в Приморье сочтены. Японцы вот-вот должны были объявить о своей эвакуации. Между тем красные сосредоточивали на границе с Приморьем все новые силы и уже имели двукратное превосходство, а к ним все прибывало подкрепление из Забайкалья.

Настоящего Ленского похитили прямо из вагона на станции Владивосток. Он только успел занести свой багаж в пустое купе, когда подкупленный полыхаевцами проводник за какой-то надобностью пригласил его пройти в задний тамбур. Там его оглушили, забрали все документы и билеты и под вином пьяного в надвинутой на глаза шляпе вывели под руки из соседнего вагона. Я же как ни в чем не бывало занял его место. Благо, по годам, росту и комплекции я почти не отличался от Ленского. Но для пущего сходства с ним мне заранее пришлось отрастить бороду и покрасить всю растительность на голове в рыжий цвет. Теперь различить подмену могли только очень близкие для Сергея Сергеевича люди.

Документы у всех пассажиров красногвардейцы и чекисты в кожаных тужурках проверяли на каждой большой станции, но всякий раз с уважением возвращали их мне, желали приятной дороги до Москвы, а иногда даже просили передать привет товарищу Ленину.

Только на станции Слюдянка произошел инцидент. Здесь был организован особый досмотр. Всем без исключения мужчинам от шестнадцати лет красногвардейцы приказали выйти из вагона и построиться в линию вдоль состава. Латыш в очках долго сверлил глазами мои документы, даже приказал своим подчиненным телеграфировать обо мне в Иркутск, и когда с вокзала прибежал запыхавшийся паренек и доложил, что есть такой Ленский, проницательный чекист с явной неохотой вернул мне паспорт.