После его пленения монголы и буряты разбрелись по домам, а нам, русским, идти было некуда.

В нашей группе таких же, как я, безродных и бездомных насчитывалось вместе с женщинами и детьми 150 душ. Одни предлагали идти назад в Россию, покаяться перед красными, авось, простят. Но мало кто из казаков верил в большевистскую милость. Другие советовали идти на юг, через пустыню Гоби и китайскую провинцию Ганьсу, к Гималаям, в Индию, уверяя, что только там мы найдем спасение. Я был сторонником похода на восток, по слухам, в Приморье власть перешла к белым.

Дело дошло до жаркого спора, а потом и до перестрелки. Похоронив погибших товарищей, наш отряд разделился. Первые пошли на север, сдаваться красным. Вторые – на юг, в Индию. А мы через безводную пустыню Гоби – на восток, в Приморье, к своим.

Без всяких дорог, по мрачной пустыне, переходы совершали только по ночам, чтобы нас не обнаружили красные. Пили мутную солоноватую воду из пересохших колодцев, забивали лошадей и ели сырое мясо, варить его было не на чем.

Измученные длительным, изнурительным переходом, мы наконец-то вышли к китайской границе. Но китайцы встретили нас неприветливо. Они потребовали от нас сдать оружие. Мы отказались.

Нас окружили восемь эскадронов китайской конницы общей численностью полторы тысячи сабель.

Я скомандовал своим казакам:

– Шашки вон! В атаку!

И мои изможденные кавалеристы на усталых лошадях понеслись на китайцев, имевших двадцатикратное преимущество. Те растерялись от такой наглости и в панике бросились врассыпную.

Нам оставалось дойти до железной дороги всего 150 верст[198]. Там бы мы сами сложили оружие. Но китайцы сильно обозлились на нас и, собрав еще больше сил, стали преследовать с боями наш отряд.

У нас была одна трехдюймовая пушка, четыре пулемета и винтовки. У одной деревни китайская армия взяла нас в кольцо, и нам пришлось дать сражение. Мы потеряли 15 человек убитыми и 20 ранеными, но вырвались. Заночевали в одной деревушке, а когда проснулись, то оказались окруженными со всех сторон китайцами. Противнику удалось захватить наш обоз, и они перерезали всех наших раненых. Лишь немногим удалось вырваться живыми из деревни. Китайцы их преследовали и безжалостно добивали.

Мы засели на вершине холма. Пулеметчик с перебитыми ногами, Маруся и я, раненный в живот. Прячась за тушами убитых лошадей, мы отстреливались до последнего патрона. Шансов на спасение у нас не оставалось никаких. Патроны заканчивались, а осмелевшие китайцы уже шли по направлению к нам, не сгибаясь, в полный рост.

И тогда я посмотрел на жену и сказал:

– Маруся! Мое ранение смертельно…

Моя умная жена поняла с полуслова и попросила пулеметчика застрелить меня. И когда казак уже поворачивал дуло «максима»[199]в мою сторону, Маруся выкрикнула мне:

– Виктор, ты же не оставишь меня на поругание китайцам!

И я выстрелил, господа, прямо ей в сердце. Она улыбнулась как ангел и упала на пропитанную кровью землю.

А пулемет заклинило, и китайцы оглушили нас прикладами.

И я не умер. Два месяца провалялся в тюремном лазарете. Китайцы нас не расстреляли и не выдали красным, а отправили в Харбин, а оттуда во Владивосток, к нашим.

А Маруси нет. Я сам убил ее своими руками. Как еще многих и многих людей. Русских, евреев, монголов, китайцев… Мои руки по локоть в крови. А Господь меня спас. Только для чего мне нужна такая жизнь? Все мирское мне чуждо. Остается только служение Господу. Это он послал мне наказание за все мои прегрешения. Покаяние и смирение – вот теперь мой единственный путь. Посему, господа, я решил постричься в монахи.

А тебе, мой крестник (спасибо Господу, что ты выжил, Пётр Афанасьевич), настоятельно советую, если любишь жену и сына, то откажись от них. Это твой крест и твое раскаяние.

– Но я не могу этого сделать. Я сердцем чувствую, что должен поехать за ними в Россию.

– Что ж, ты упрям, безрассуден, значит, еще живой. И ты еще не насытился кровью. Тогда поезжай в Харбин, отыщи там Анатолия Полыхаева. Говорят, что командарм набирает добровольцев в новый поход против красных. Кажется, в Якутию, – сказал Вдовин.

– И точно! – согласно закивал Иван Иннокентьевич. – Как же я забыл про господина Полыхаева. Только вам стоит поторопиться, потому что они уже зафрахтовали во Владивостоке теплоход и вот-вот отплывут.

Жаклин задерживалась. Время обеда уже давно прошло, а ее все не было. За окном моросил мелкий осенний дождик, и, выглянув на улицу, сложно было определить, который сейчас час.

О времени Сергей задумался, когда закончил читать оставленные ему прадедовы тетради, и сразу почувствовал, что голоден. Он посмотрел на часы. Так и есть. Четверть шестого.

«Странно, – подумал он. – Неужели она так долго может сидеть в архиве?»

Он позвонил ей на сотовый телефон. Ласковый женский голос ответил ему что-то по-французски, типа «Абонент выключил свой телефон». Сергей еще больше удивился и уже начал немного волноваться: не случилось ли чего с ней? Но потом отогнал страхи, решив, что Жаклин просто засиделась в архиве или в библиотеке, обнаружив что-то очень интересное, и потеряла счет времени. С ним такое тоже случалось, когда он с головой уходил в работу.

Но делать-то все равно было нечего! Он попробовал посмотреть телевизор, но на пятидесяти каналах кабельного телевидения так и не нашел ничего, достойного внимания.

«Стоп! – поймал он себя на мысли. – Ведь Жаклин говорила, что привезла окончание рукописи. Но ведь я не дочитал ее до конца. Значит, у нее еще есть тетради!»

Рыться в чужих вещах некрасиво, но ему так хотелось узнать, чем закончится трагическая и одновременно увлекательная история любви и скитаний его предка!

Вначале он тщательно осмотрел стопки бумаг на столе, затем внутри его. Подбор документов его немного насторожил: копии постановлений ВЧК по Томской губернии, план старого Томска, на котором красными крестиками были отмечены некоторые дома, и целые папки различных справок, донесений, реестров, актов и постановлений относительно передвижения по Сибири золотого запаса бывшей империи, его расходования белыми и собирания остатков красными.

Пронзительный звонок телефона заставил его вздрогнуть. Словно его застали на месте преступления.

Это звонила Жаклин.

– Серёженька, милый, извини, пожалуйста. Но я вынуждена задержаться. Меня пригласил на ужин ваш вице-мэр. Сам понимаешь, от такого предложения нельзя отказаться. Родной, ты уж поешь без меня. Сходи в ресторан или закажи еду в номер. Только не сиди голодным. А я, как только смогу, сразу вырвусь. Я по тебе сильно соскучилась.