маска, дьявольская гримаса»[1105]. Однако отношение философа к нему было принципиально иным, чем к национал-социализму. Последний он считал, напомню, «настоящим (т. е. естественным. – В. М.) порождением немецкого духа», а в большевизме видел лишь «дьявольское прельщение», «морок», поразивший Россию, но не естественный – хотя и прискорбный – результат ее политической, социальной и духовной эволюции, как многие другие мыслители зарубежья, начиная с Бердяева.

Пакт Молотова – Риббентропа в августе 1939 года не слишком удивил Булгакова, поскольку «оба они представляют собой разновидности одного и того же апокалиптического “зверя”»[1106]. «Большевизм в России, в лице ее правителей, представляет собой сатанинское начало лжи и ненависти в мире. Пусть так. И ныне, – развил он эту мысль в “Размышлениях о войне”, – мир содрогается перед лицом союза и объединения обоих “вождей”: Гитлера и Сталина. И, однако, можем ли забыть, что только недавно представители двух “демократий” били челом в Москве, домогались союза с одним из них (конечно, против другого). Теперь же они находятся в великом гневе, что московский султан обратил свой милостивый взор не на запад, а на восток (так! – В. М.) заключив союз с Гитлером. Кто правдивей и лучше. Или все хуже. Конечно, ни то, ни другое или, вернее, и то, и другое»[1107]. Последняя фраза с исчерпывающей полнотой характеризует ясность политических оценок Булгакова.

Схватка между Германией и СССР летом 1941 года неизбежно привела к внутреннему конфликту Булгакова-антибольшевика и Булгакова-патриота, каковым он всегда оставался. Об этом наглядно свидетельствуют его записи, делавшиеся для себя, например, следующая, датированная 22 июля 1941 года, через месяц после начала Великой Отечественной войны: «Это война мировая, сначала западная, а теперь восточная, в которой взвешиваются судьбы моей родины, кровавый меч заносится над главой Матери. И пред этой бедой и опасностью я чувствую себя – почти всецело – лишь ее сыном, забывая или отвлекаясь или закрываясь от злодеев, захвативших над нею власть. Все равно, я ей могу желать только спасения, победы, одоления, жить ее судьбами, скорбеть ее скорбью, радоваться ее доблести»[1108].

Булгаков объявил большевизм меньшим злом, чем национал-социализм, утверждая, что «русское гонение на веру» «при всей свирепости своей гораздо безвреднее отравы расизма, поскольку он хочет соперничать с христианством и в этом качестве есть активное антихристианство»[1109]. С этой оценкой – во всяком случае, глядя из дня сегодняшнего – едва ли возможно согласиться, поскольку большевизм не просто боролся с христианством, но именно «хотел соперничать» с ним и заменить его собой – сначала уничтожением «в лоб», потом подчинением и вытеснением. С историко-политической точки зрения мы можем констатировать, что философ ошибся.

Войну 1941 года Булгаков трактовал практически в тех же выражениях, что и войну 1914 года: «Военная авантюра, направленная к уничтожению русской государственности и к превращению России в немецкую колонию, маскируется как освободительный поход. Общая и последняя цель германского милитаризма, всемирная супрематия, цезаризм “фюрерства”, не терпит на своем пути существования России вообще – а не большевизма»[1110]. Военная победа Германии – в обоих случаях – для него была равна «внутренней победе антихристианства в Германии, а далее и вне ее»[1111], то есть наихудшему из возможных вариантов.

Задаваясь вопросом: «может ли победить отпавшая от христианства – в руководящей своей части – страна», Булгаков имел в виду только Германию[1112]. Вопрос о том, что будет в случае победы большевиков, он не ставил, ибо это сразу же вскрыло бы глубинное противоречие его проповеди. О грядущей победе СССР автор «Расизма и христианства» говорит лишь вскользь, но зато утверждает неизбежность поражения Германии, мотивируя это философскими и религиозными факторами: «Отпадение от Христа не может пройти безнаказанно, каковы бы ни были чисто человеческие достижения, дисциплина и воля, оборудование и вообще вся техника жизни. <…> Она в своем расизме обречена на катастрофу и, несмотря на временные успехи, окончательно победить она не может»[1113]. Один из его аргументов интересен в биографическом плане, поскольку принадлежит бывшему члену либеральной оппозиции царскому режиму: «Легче допустить (как это уже и имело место в русско-японской войне) победу не-христианского или, может быть, еще не-христианского язычества Японии, нежели победу христианской апостазии, в какие бы цвета крестоносцев она ни маскировалась»[1114].

Прав ли был Булгаков? С вступлением США в мировую войну 7 декабря 1941 года – приведенные выше слова, как видно из сказанного Булгаковым несколькими абзацами ранее, написаны уже после этого события – Германия и ее союзники были обречены, но отнюдь не по причинам религиозного характера.

«Советская власть – надо быть справедливым – имеет национальные заслуги. Может быть, благодаря ей наша родина, вместе со всем миром, спасется от гитлеризма»[1115]. От этих фраз из «Расизма и христианства» – один шаг до послевоенных визитов эмигрантов, включая Бердяева, к послу СССР в Париже Александру Богомолову и до получения советского паспорта, который взял даже митрополит Евлогий (Георгиевский). Булгаков до этих событий не дожил, но, исходя из сказанного выше, вряд ли занял бы «непримиримую» позицию.

Разрешение вопроса о том, кто победит в эсхатологическом конфликте, в котором «сатанинский» большевизм стоит на стороне сил Света, потому что противостоящие им силы Тьмы возглавляет еще более «сатанинский» германский национал-социализм, требует, по Булгакову, привлечения третьей силы – еврейства.

В анализируемых текстах Булгаков выступает как несомненный филосемит, мотивируя свою позицию следующим образом: «Еврейство есть подлинная “ось” всемирной истории в том смысле, что оно присутствует в ней с самого ее начала до конца. Это есть единственный народ, удерживающий свое место в пестрой смене разных народов, в их исторической очереди. При этом его сила не ослабевает ни количественно, ни качественно»[1116]; «Историческое чудо Израиля есть его неистребимость»[1117]. На разные лады автор повторяет эту мысль так часто и настойчиво, что ее следует признать одной из основ его тогдашнего мировидения.

Помимо исторической «неистребимости» еврейства, автор постоянно подчеркивает, что оно «не только сохраняется, но и умножается, крепнет и побеждает в историческом соревновании народов»[1118]: «Происходит мирная, но победоносная борьба еврейства со всем миром, меняющая формы, но неизменная по содержанию. При всей уродливости расизма нельзя не отдать ему справедливости в том, что самый факт этот здесь почувствован и констатирован с исключительной пронзительностью»[1119]. Сказанное имеет непосредственное отношение к событиям, на которые он откликался, а именно к драматическим отношениям еврейства с германством (а не только с национал-социализмом!) и с большевизмом.

В оппозиции «еврейство – германство» Булгакову все ясно: налицо