Крайнее напряжение чувствовалось уже всеми, доведение его до открытого столкновения было бы прямым безумием в тогдашних условиях. При явном превосходстве в силах и организованности со стороны японцев, оно сковывало бы даже внешнее проявление доброжелательства американцев и чехов, являвшихся наиболее реальными величинами после японцев.

Больше того, если бы Япония сама решилась на вызов, его ни в коем случае нельзя было принимать здесь, в районе крепости. Вызов этот, формально не принятый даже в целях обороны, должен был повиснуть в воздухе, чего и нужно было добиваться.

Изолированное Приморье открыто бороться не могло. Этого не в состоянии были понять только или чрезвычайная растерянность, или легкомысленно зарвавшийся задор.

При всем явном раздражении против закреплявшегося на Дальнем Востоке большевизма, японское правительство, и, главным образом, местное японское командование действовали чрезвычайно осмотрительно.

Они позаботились даже о предупреждении возможных осложнений между японскими войсками и мирным населением.

Так, вскоре после декларации, объявленной японским императорским правительством относительно пребывания японских войск в Сибири, со стороны местного японского командования было сделано следующее заявление Временному правительству Приморской областной земской управы:

«По поводу декларации, объявленной нашим императорским правительством относительно пребывания наших войск в Сибири, командующий японскими войсками в Сибири уполномачивает меня вести переговоры с представителями военных властей Временного правительства Приморской области с целью поддержания дружественных взаимоотношений и предупреждения конфликтов, могущих возникнуть, судя по данным прошедшего и настоящего времени, между нашими войсками – с одной стороны и русскими властями и местным населением – с другой, по поводу пребывания наших войск в Приморской области.

Для вступления в переговоры я со своей стороны имею честь заявить вам те условия, которые имеют быть предложенными Временному правительству, и просить ответа.

Условия эти следующие:

1) Обеспечить пребывание наших войск в смысле предоставления им всех необходимых для такового пребывания средств, то есть расквартирования, продовольствия, путей сообщения, корреспонденции и т. п.

2) Подчиниться всем тем постановлениям, кои заключены между нашим правительством или нашим командованием – с одной стороны и русскими властями – с другой, на основании состоявшегося соглашения между державами Антанты или между союзническими командованиями, когда бы эти постановления ни состоялись.

3) Не арестовывать, а также не стеснять свободы тех лиц, которые содействуют нашим военным действиям, без нашего ведома.

4) Ликвидировать всякие действия тайных обществ и групп, угрожающих своею деятельностью безопасности наших войск, а также миру и спокойствию в Корее и Маньчжурии.

5) Сдерживать печатные статьи и отдельные провокационные выпады, непосредственно направленные к скомпрометированию наших войск и нашего государства.

6) Приложить все старание к безусловному обеспечению жизни, имущества и других прав наших подданных, проживающих в крае, в том числе и корейцев.

Генерал Такаянаги».

Временное правительство для рассмотрения предъявленного заявления образовало особую комиссию, куда просило войти и меня. Состав комиссии был следующий: председатель Р. Цейтлин, один из видных сотрудников военного совета, и члены: Мельников, коммунист из военного совета, генерал И.М. Старковский, капитан Саваровский, полковник Попов и я.

Это заявление в значительно измененной редакции его пунктов и было положено в основу дальнейших переговоров, которые сделались настоятельно необходимыми после событий, имевших место в начале апреля298.

Владивосток. 3 апреля

Утром Лазо и Цейтлин знакомились с результатами моих переговоров с представителями каппелевской армии. Условия признаны вполне приемлемыми.

В 11 часов утра собрались на заседание с японскими представителями для обсуждения сделанного японским командованием заявления Временному правительству.

Заседание должно было происходить в здании, занятом японской военной миссией. Члены русской стороны несколько больше, чем следовало, были задержаны в приемной любезным угощением из чая и папирос.

С японской стороны в комиссию вошли: председатель генерал Такаянаги и члены – начальник военной миссии полковник Исомэ – мой старый знакомый по Японии, майор Хасебе, капитан Савада и профессор Хигучи.

Генерал Такаянаги, небольшой худощавый японец, с умным лицом и большим родимым пятном на правой руке, расценивался русской стороной как ярый русофоб и большой поклонник немцев. Другой характерной фигурой был профессор Хигучи, бывший питомец нашей Киевской духовной академии, отлично владеющий русским языком и хорошо знакомый с русской литературой. Хигучи был официальным переводчиком при штабе японского командования.

Его политическая физиономия представлялась мне неясной, у него были хорошие связи с русскими, было много личных знакомств среди правых кругов Владивостока.

С русской стороны владеющим японским языком был только полковник Попов.

Напряженно-тревожное настроение последних дней перенеслось и в зал заседания. Предъявленные Временному правительству 6 пунктов были редактированы чрезвычайно опасно для нас. Так, пункт 2 устанавливал подчинение всем ранее заключенным постановлениям, а пункт 3 определенно санкционировал открытое предательство, пособничество военным действиям японцев… против кого же? – да, конечно, только против русских, так как других врагов у них здесь не было.

С открытием заседания оба председателя обменялись дружественными заявлениями, причем Цейтлин очень удачно к словам «русского народа» все время отчетливо прибавлял прилагательное «великого» – это как-то уравновешивало шансы, смягчало торжество грубой силы, явно прозвучавшей в первых же словах японского председателя.

Бой, естественно, разгорелся около совершенно недопустимой редакции пункта 2. В нем была большая опасность принять ответственность за то, чего не знаешь. Могли быть постановления, принятые Розановым и совершенно неприемлемые для Временного правительства. Цейтлин удачно придавал этому пункту преимущественно политическое значение, выходящее за пределы суждений комиссии, имеющей задачей исключительно вопросы военного характера.

Генерал Такаянаги вел наступление в чрезвычайно резком, категорическом тоне. Он или хотел запугать противоположную сторону, или вызвать разрыв и тем самым создать для своего командования повод к свободе действий.

«До решения вопроса о конфликте можем ли мы действовать так, как нам хочется?» – резко спрашивает Такаянаги.

«Мы считаем такую постановку вопроса неправильной, – спокойно парирует удар Цейтлин. – Действия японского командования должны опираться на постановление… мы будем обсуждать в этой комиссии данное постановление. Это даст нам возможность избежать возникновения конфликтов».