Подобная судьба, впрочем, миновала Лодзь и Варшаву, потому что там удалось на удивление быстро добиться усмирения восстаний, пусть и временного. Та быстрота, с какой войска, вызванные царскими чиновниками, восстанавливали государственный порядок, свидетельствует также о том, что революционные события не могли свергнуть режим, пока он имел возможность полагаться на армию как на инструмент борьбы с революцией. В империи в целом лояльность войск была довольно непрочной, однако национализация конфликта в Царстве Польском обернулась стратегическим преимуществом для властей: опасность братания солдат – в основном русских, прибывших из других мест, – с польскими повстанцами была значительно ниже; скорее наоборот, у военнослужащих Варшавского гарнизона развивалось прочное ощущение, что «кругом враги». Перед лицом постоянного риска стать жертвами террористических актов у них формировались латентные погромные настроения, которые могли выливаться и в нападения на гражданское население679.

Эта ментальность «осажденной крепости», несомненно, повышала внутреннюю дисциплину в войсках. Так, единственный крупный солдатский мятеж на западе Российской империи имел место в Гродно, тогда как в Варшавском военном округе происходили только беспорядки среди польских новобранцев, призываемых на Русско-японскую войну. В лице принципиально лояльной армии генерал-губернатор располагал огромной силой. Напомним, что уже в конце 1904 года численность войск в Привислинском крае составляла более 280 тыс. человек.

Кроме того, быстро стало заметно, что активным революционным силам никак не удается координировать отдельные вспышки протеста и восстания по всей территории страны. Всеобщие забастовки, охватывавшие более одного населенного пункта или тем более целую губернию, как, например, октябрьская стачка 1905 года, были исключением. Так, в июне 1905 года в Лодзи столкновения делались все ожесточеннее, а между тем в Варшаве, расположенной всего в 140 километрах, все было более или менее спокойно. Беспорядки в городских и сельских районах происходили в значительной степени независимо друг от друга и следовали собственной логике, не предусматривающей объединения. Таким образом, вплоть до осени 1905 года имели место, как правило, изолированные вспышки неповиновения властям, на которые имперская администрация могла реагировать, концентрируя свои силы всякий раз на одном участке.

Тем не менее Петербург по просьбе варшавского генерал-губернатора принял 10 августа 1905 года решение объявить в Варшаве и Варшавской губернии военное положение. Действующий генерал-губернатор был назначен «временным Варшавским военным губернатором» и в качестве командующего войсками военного округа наделен широкими чрезвычайными полномочиями680. Поводом к этой крайней мере послужила однодневная всеобщая забастовка в Варшаве, когда около 20 тыс. рабочих протестовали против дискриминации, которую означала для них Булыгинская Дума. Однако истинной причиной провозглашения военного положения, несомненно, было желание царской администрации вернуть себе контроль над ходом событий. В соответствии с этим генерал-губернатор Максимович, считавшийся нерешительным, был заменен энергичным генералом от кавалерии, помощником командующего войсками Варшавского военного округа Георгием Скалоном681. Первым, что сделал новый генерал-губернатор после вступления в должность, был акт столь же практичный, сколь и символичный: он одобрил заявку на расширение тюремного блока в Варшавской цитадели. Там, где в августе уже сидело под стражей 800 человек, должно было быть создано пространство для еще более чем тысячи арестантов. Впоследствии генерал Скалон проводил не менее жесткую линию. Вместе со своей правой рукой, тоже назначенным в августе «временным генерал-губернатором города Варшавы и Варшавской губернии» генерал-лейтенантом П. Д. Ольховским, он в 1905 и 1906 годах проводил политику максимальных репрессий против революционных беспорядков. Преодолевая растущее сопротивление военного руководства, он широко использовал воинские части для подавления протестов и форсировал применение военных трибуналов, а затем и военно-полевых судов682.

Введение военного положения сначала успокоило ситуацию в Царстве Польском. Но было бы упрощением назвать этот период временем «кладбищенского покоя», поскольку, несмотря на ограничения, наложенные на общественную жизнь военным положением, многие жители Царства не дали себя запугать и не отказались от участия в общественной и культурной деятельности. Конец лета и осень 1905 года были предвестниками «дней свободы», наступивших вскоре, после провозглашения Манифеста 17 октября. Очевидно, царила всеобщая убежденность в том, что пришло время перемен и они неизбежны. Иначе невозможно объяснить многочисленные попытки общественной самоорганизации в эти месяцы. Авторы заявок на учреждение газет, ассоциаций или школ ссылались на императорские указы от декабря 1904 года, февраля и апреля 1905‐го или на смутные обещания, данные при объявлении «Булыгинской Думы». И разве обещания Комитета министров, высказанные в июне–июле 1905 года, не давали оснований надеяться на нечто гораздо большее? Разве Петербург не сигнализировал, что в скором времени станет возможным беспрепятственное создание частных школ с преподаванием на польском языке? 683

Великое ожидание закончилось в октябре. Поднимавшаяся с сентября волна стачек переросла во всеобщую забастовку, которая привела к остановке городской жизни не только в российских столицах, но и почти во всей империи. В Царстве Польском эта забастовка получила настолько широкую общественную поддержку, что местные власти оказались застигнуты врасплох и не смогли адекватно реагировать. Жизнь в Варшаве была парализована, возник дефицит угля и продовольствия, городская система газоснабжения не работала, равно как и конка и железные дороги, почта и телеграф были закрыты, уровень преступности в неосвещенном и незащищенном городе возрос взрывообразно684.

Продолжавшийся на протяжении нескольких недель коллапс общественного порядка по всей империи заставил царя пойти на то, чтобы 17 октября 1905 года издать Манифест об усовершенствовании государственного порядка, в котором он в туманных выражениях пообещал ввести народное представительство и гражданские права. Еще раньше, 1 октября, другим царским указом было разрешено создание польскоязычных частных школ. А через несколько дней после Октябрьского манифеста, 21 октября, была объявлена амнистия для заключенных под административный арест. Но Манифест 17 октября не привел к успокоению ни в Привислинском крае, ни в других частях империи. В первые же дни после его объявления в Европейской России произошло множество ожесточенных столкновений с применением насилия. В то время как в некоторых регионах еще царила неуверенность по поводу того, действительно ли император пошел на объявленные уступки, в других местах происходили революционные возмущения, участники которых освобождали заключенных и тем самым вручную приближали выполнение обещаний манифеста и амнистии. Некоторые населенные пункты оказались во власти вооруженных групп, охотившихся на евреев и на тех, кто казался им революционерами. «Дни свободы» были одновременно и днями насильственного самоуправства и кровавых столкновений между соперничающими группировками. С точки зрения государственных должностных лиц, то были, несомненно, грозные дни анархии.