Как и каббалисты, Юнг признает возможность разрушительных сновидений, хотя он не обязательно приписывает им источник или динамику, отличающуюся от сновидений, которые являются "компенсационными". Разрушительные сновидения посещают людей, социальные или другие успехи которых превзошли их психические силы, и сновидение становится носителем "приуменьшения" человека назад до его фактического я. Если такие сновидения игнорируются, они могут предвещать разрушение индивидуальности. То же самое верно для определенных компенсационных сновидений, посещающих психически слабых людей, когда сновидения с компенсационным содержанием сексуальной, агрессивной, или даже духовной энергии либидо может оказать разрушительное влияние на впечатлительного сновидца, склонного к психозу или самоубийству. Я полагаю, эквиваленты подобных сновидений каббалисты приписывали разрушительным силам Другой Стороны. Юнг считал, что разрушительная сила сновидений часто была необходима, чтобы сдвинуть человека с мертвой точки представления или вырвать из рутинного существования. В этой идее Юнг очень близко подходит к каббалистическому символушвират ха-келим"Сокрушения Сосудов" (также называемому "смертью королей"), необходимое рассеивание мировых и человеческих ценностей как ключ к мировому и личному искуплению[93], Мы должны отметить, что, как каббалисты, так и Юнг и его ученики (особенно Мария-Луиза фон Франц) признали, что смерть была очень важным символом или горанью, которая облегчает опыт архетипических/духовных сновидений, так же как и процесс индивидуализации. В то время как Юнг по большей части не переживал свои каббалистические видения как разрушительное явление, результатом этих видений на мой взгляд было разбитие вдребезги аспектов прежней индивидуальности Юнга и реструктурирование его я на более генеративной и индивидуализированной основе.

Для Юнга и каббалистов не может быть единственной действительной интерпретации сновидений или видений вообще: "Только комбинация точек зрения может дать нам более полную концепцию природы сновидений"[94]. Далее, Юнг, как Талмуд и Зоар, видит главную ценность в интерпретации сновидения. Юнг фактически предложил параллель изречению Талмуда и Зоара о том, что "сны, которые не толкуются, походят на письмена, которые не прочитаны"[95]в своем заявлении, что "сновидение, которое не понято, остается простым явлением; понятое - оно становится прожитым опытом."[96]В то время как Юнг не полагал, что воздействия сновидения на сновидца не было, если оно не интерпретровано, он действительно считал, что можно увеличить эффект сновидения значительно, заставляя себя его понять; потому что, как Юнг неоднократно указывает, голос бессознательного так легко не услышать.

"ОБЪЕКТИВНОСТЬ" ВИДЕНИЙ ЮНГА

Прежде чем завершить, я хотел бы вернуться ненадолго к вопросам, поднятым "третьей периодом" Юнга в отношении объективности божественного психического содержания. Как мы знаем, Хайсиг доказал, что на этом этапе Юнг не затрагивает окончательного решения в отношении внешней обоснованности, действительности архетипов. Описания Юнга его каббалистических и других видений четко поясняют этот период. Так как Юнг утверждает, что в них нет "ничего субъективного". В нескольких его последних работах и в самой значительной "Воспоминания, сновидения, размышления" язык Юнга мечется между психологией и теологией. В то время как архетипы были концептуализированы как психологические реальности (или объективные сущности), многим его читателям было ясно, что они (эти сущности) несут в себе какие-то элементы "нуминозного", связанные с мифологическими и мистическими символами. Мы могли бы даже сказать, что определенная амбивалентность между психологической и теологической сферами и объясняет в значительной мере притягательность Юнга. Эта амбивалентность позволяет современному образованному человеку говорить о религиозных, мифологических и мистических символах "научным" или "натуралистическим" языком, в то же время сохраняя чудеса, таинства, божественность, которые, как полагали предыдущие поколения, были присущи этому символизму. Возникает неизбежный вопрос: вовлекает ли такой дискурс Юнга и его последователей в процесс самообмана, или скорее это путь к глубокому пониманию аспектов человеческой психики, которая естественно лежит на границе между субъективным/психологическим и объективным/духовным. Гений Юнга отдыхает в своем интуитивном признании, что только неоднозначный и парадоксальный язык может выразить определенные психические истины, которые не могут быть выражены в категориях либо/либо, в линейной форме. Сам Юнг говорил: " Если я использую определенные выражения, которые напоминают о языке теологии, это исключительно от бедности языка, а не потому что я считаю, что предмет богословия совпадает с предметом психологии.[97]".. Как я уже указывал более подробно[98], каббалисты и хасиды отказываются проводить четкие различия между внешним и внутренним, макромиром и микромиром, трансцендентным и имманентным, теологическим и психологическим, считая, что такие различия раскалывают единство и погружают безнадежно в (фактически необходимый, но) иллюзорный мир дихотомического мышления и опыта. Сила мифического символа, как каббалистического так и юнгианского, предположительно состоит в том, что он уравнивает противоположности, дает возможность превзойти дихотомии обыденной жизни и мышления и подводит к проблеску объединенного целого. К тому, может ли у такого "единства", быть объективное или рациональное основание, - вопросы, к которым я вернусь в главе 12.