– Мы должны побыстрее уехать!

– Я не могу уехать, Джеймс. И нельзя допустить, чтобы нас увидели вдвоем. Поезжай один.

– Я тебя не брошу.

Том распахнул дверь сарая и уставился на них безумными глазами:

– Джеймс, ты должен сматываться! У тебя есть самое большее пять минут!

– Поезжай, Джеймс! – умоляющим голосом произнесла Леонора. – Пожалуйста!

Джеймс взглянул на Тома, потом на нее и, стиснув зубы, вскочил на лошадь.

– Давай в сторону восточных выгонов, – подсказал Том.

Джеймс повернулся к Леоноре, собираясь что-то сказать.

– Да поезжай же ты! – заорал Том.

Бросив на Леонору последний взгляд, Джеймс пришпорил коня.

Том озадаченно потер лоб, глядя на следы от копыт на размокшей земле, и в глазах его мелькнул страх.

– Подожду, пока он скроется из виду, и подам сигнал, что нашел тебя.

Он вышел из сарая. Через некоторое время прогремел выстрел, и эхо подхватило его, разнеся по всей равнине. Затем прозвучали еще два выстрела. И каждый раз Леонора вздрагивала, зажмуривалась и зажимала руками уши.

К сараю приближались, судя по топоту копыт, четыре или пять всадников. Алекс не должен был вернуться! Может, он все знает? Леонора напряглась, колени у нее подгибались, кровь отхлынула от лица, а кончики пальцев стали ледяными. Лошади были уже совсем рядом. Послышались голоса мужчин. Леонора подошла к двери, и солнце ослепило ее.

Том встал рядом, прикрывая ее.

– Скажешь, что буря застала тебя в буше и ты спряталась здесь, чтобы переждать ее, – шепнул он. – Хорошо?

Она кивнула как раз в тот момент, когда перед ними остановилась группа всадников.

– Она в порядке! – с напускной беззаботностью крикнул Том. – Просто испугалась бури.

Алекс спешился и решительной походкой направился к Леоноре. Она попыталась угадать его настроение по глазам, но они ничего не выражали.

– Я искал тебя повсюду, – сказал он. – И привлек к поискам всех людей до единого.

– Прости. Меня застала здесь буря, – осторожно ответила она. – Я заснула в сарае. – Она положила дрожащую ладонь ему на руку. – Прости, что заставила тебя беспокоиться.

Алекс посмотрел на ее руку, как бы оценивая, и переключил внимание на лицо Леоноры. Он был необычно притихшим и мрачно спокойным.

Она спрятала дрожащую руку за спину, с трудом сглотнула и спросила:

– Как тебе удалось так быстро приехать в бурю?

Он долго молчал.

– У нас кое-что произошло. Твоя тетя… – наконец негромко сказал он. – Она скончалась.

Леонора замерла.

– Мне очень жаль, – понурив голову, продолжил Алекс упавшим голосом. – Я узнал об этом вчера вечером. И решил сообщить тебе об этом лично.

Мысли Леоноры путались. Трудно было понять, что это означает для нее и что она чувствует сейчас. Сознание было затянуто пеленой сомнений. Не было ни печали, ни облегчения – только немое непонимание. Она медленно, словно фигурка в музыкальной шкатулке, повернулась в сторону сарая, пытаясь осознать, не сон ли это. Только что она была в объятиях Джеймса. Сейчас стоит перед Алексом. А теперь еще и тетя умерла. Туман в сознании начал сгущаться, в горле встал комок.

– Я уже отдал распоряжения по поводу нашего отъезда в Америку, – сказал Алекс.

Она подняла голову:

– В Америку?

– На похороны, Леонора.

– Да, конечно.

В голове все смешалось. Она не понимала, что означают самые простые слова.

– Пароход отходит в пятницу из Фримантла. Мы должны выехать завтра до рассвета.

«Завтра. Завтра!» Слова эти гремели в ее голове.

– Нам повезло, – кивнул он. – Из-за войны количество рейсов ограничено.

Леонора не слушала его. Она завтра уедет! Она покинет Джеймса! Глаза ее наполнились слезами.

– Твоя тетушка была хорошей женщиной, – растроганно сказал Алекс, что случалось с ним крайне редко. – Нам будет ее не хватать.

Шестьдесят секунд – и прошла еще одна минута.

Солнце немилосердно пекло спину Джеймсу, старавшемуся хоть чем-то занять руки: натягивая проволоку и без того исправных изгородей, полируя и так сияющие седла, выполняя уже сделанную работу и начиная ее заново.

Шестьдесят секунд – минута. Джеймс про себя считал каждую из них. Считал опять и опять. Каждая из этих нескончаемых секунд была для него крошечной волной, подталкивающей пароход, увозивший его сердце через Тихий океан. И при этом он знал, что каждую из этих секунд рядом с Леонорой находился Алекс.

Шестьдесят минут – час.

Дневные минуты были мучительны, но ночью минуты тянулись вообще бесконечно, доставляя ему нечеловеческие страдания. Потому что ночные минуты постоянно напоминали ему, что она делит постель с Алексом, и он задумывался, касается ли ее сейчас Алекс. Эти злобные минуты нашептывали ему, что она забудет его, забудет все, что случилось между ними тогда, в сарае, забудет, что они предназначены друг для друга.

Двадцать четыре часа – еще один день.

Двадцать четыре часа затаенного дыхания. Двадцать четыре часа ожиданий. Двадцать четыре часа рвавшей его изнутри тоски по любимой.

Семь дней – неделя.

Четыре недели – месяц.

Прошел уже месяц такой агонии, а Леонора все еще не ступила на землю Америки.

Два месяца.

А потом короткая телеграмма без указания отправителя: Я люблю тебя.

Это было напечатано на бланке большим жирным шрифтом. Джеймс снова перечитал эти три слова. Я люблю тебя. Он сможет пережить все эти секунды, минуты, часы, дни недели и месяцы. Я люблю тебя. Этого ему было достаточно.

Оуэн Файерфилд под тяжким бременем горя был похож на привидение. Костюм болтался на нем как на вешалке, а живот напоминал сдувшийся воздушный шар. Щеки его осунулись, и проступили кости скул, седая борода неопрятно торчала в разные стороны. Некогда блестящие, умные и настороженные глаза смотрели куда-то вдаль, как будто вглядывались в воспоминания прошлого, от которых он то расплывался в счастливой улыбке, то хмурился – в такие моменты подбородок его начинал предательски дрожать.

Об Алексе же, наоборот, можно было сказать, что он просто пышет энергией. Он встречался с адвокатами и бухгалтерами, уточнял детали и организовывал панихиду и похороны. И при этом еще успевал руководить сталелитейными заводами. Уши у него были красными от постоянных долгих разговоров с заграницей, в которых он ровным голосом отметал поползновения старых тунеядцев из окружения Оуэна примазаться к его бизнесу с поставщиками итальянской телятины. Мировая война закончилась. Возобновилось судоходство, по прежним маршрутам потоком поплыли корабли, словно кровь, хлынувшая в ранее пережатые сосуды; и кровь эта, казалось, непосредственно подпитывает вены Алекса. А в промежутках между делами он крутился вокруг свекра, удовлетворяя желания и опекая призрак прежнего Файерфилда – на случай, если в его затуманенном горем мозгу возникнут какие-либо неосмотрительные филантропические идеи.