Голова кружилась и всё плыло перед глазами, пока мы впопыхах стягивали остатки одежды и целовались, целовались, целовались. Его губы срывались вниз, проходились по шее и груди, чувственно касались живота, прокладывали дорожку от пупка всё ниже и ниже, вынуждая до боли сжимать пальцами его волосы, а потом возвращались и снова терзали мой рот до жгучего, саднящего чувства.

С первых же нескольких аккуратных, боязливых толчков внутри меня тело начала сотрясать мелкая дрожь. От физического удовольствия, нарастающего с каждым его движением, и от болезненного, неправильного удовольствия, связанного с осознанием риска, на который я решилась. И это чувство вторжения на запретную территорию, перехода за границы дозволенного и правильного, отказа от того, что «надо» в пользу того, что «хочется», усиливало все ощущения, позволяло им нарастать до того предела, где разум переставал иметь значение.

Только эмоции, только звучащие в унисон стоны, только бешеный темп его движений и эйфория, растекающаяся по венам.

А потом горячая вязкая жидкость, хлынувшая на живот, и усталый поцелуй в висок.

***

— Ты злишься на меня? — спросил Иванов сразу же, как только мы вышли из такси и направились к его дому, специально предпочтя проделать путь по коттеджному посёлку пешком. Не знаю, как ему, а мне точно необходим был глоток свежего воздуха, и не один. — Только не надо говорить про всё нормально, потому что я прекрасно вижу, что это не так.

— Я не злюсь на тебя. Но мне… страшно. Как-то очень страшно, а вдруг…

— Поль, никакого вдруг не будет, — безапелляционно заявил он, явно стараясь спрятать еле пробивающуюся сквозь показательное спокойствие в голосе нотку. Раздражение? Страх? Или чувство вины? — Но если тебя это так пугает, то я обещаю, что больше такого не повторится.

Повисшее в воздухе молчание становилось неловким, и с каждым шагом вглубь по расчищенной от снега дорожке было всё сложнее изображать искреннюю увлечённость скучным пейзажем чужих высоких и глухих заборов. Зато я действительно невероятно обрадовалась, когда за чьим-то нелепым мини-дворцом с несколькими башенками показалась крыша его дома.

— Если что, я здоров, — ляпнул Максим, и я уже начала поворачивать голову в его сторону, чтобы высказать недоумение касаемо этого странного заявления, но остановилась и густо покраснела, сообразив, что именно он имел в виду.

— Максииииим, — протянула я, свободной от его руки ладонью прикрывая лицо и еле сдерживаясь, чтобы не высказать ему все приходящие в голову нелестные эпитеты.

— Ну, вдруг ты об этом тоже…

— Умоляю тебя, остановись!

— Конечно, я подразумевал исключительно физическое здоровье. Про душевное, думаю, ты и сама уже всё поняла, — ему явно доставляло удовольствие смотреть, как мне приходилось бороться со смущением, смехом и раздражением разом. И почему он может спокойно говорить о тех вещах, из-за одного упоминания о которых я мгновенно вспыхиваю, как спичка?

— Ты официально вернулся к статусу просто невыносимого.

— Без замечательного? — ахнул он и посмотрел на меня жалобным щенячьим взглядом, вслепую пытаясь попасть ключом в замочную скважину на своей двери. — Я заслужу своё звание обратно во что бы то ни стало, вот увидишь!

— Тебе придётся очень постараться.

— Я постараюсь, — кивнул Иванов растерянно, безрезультатно пытаясь провернуть ключ. А потом, громко вздохнув, вдавил до упора красную кнопку звонка.

Пока я соображала, что происходит, из дома послышалось громкое «наконец-то!» и дверь перед нами распахнулась. И я нелепо открыла рот от изумления, потому что прямо перед нами стоял… Максим Иванов.

Как только первое оцепенение спало и получилось нормально вдохнуть, до меня сразу дошло, что никакой это не Максим. С первого взгляда сходство казалось поразительным, даже слегка пугающим, но как только настоящий Максим уверенным движением руки отодвинул свою копию в сторону и спокойно шагнул внутрь дома, утягивая меня за собой, мне удалось уловить кардинальные различия между ними.

И заключались они даже не в том, что копия оказалась немного ниже, худощавого телосложения, с более тёмными и длинными волосами и чуть заострёнными чертами лица, придававшими ему какую-то приторную смазливость. Стоило лишь увидеть их обоих в движении, в мимике, в недовольных взглядах, направленных друг на друга, как всё мнимое сходство моментально исчезло.

— Полина, познакомься, это мой бра… — Максим осёкся, заметив, как кто-то спускается вниз по лестнице и, закатив глаза, исправился: — Мои братья, Артём и Никита. Те самые, которые должны были прилететь утром четвёртого января, но какого-то хуя встречают меня довольными рожами днём третьего.

— Очень приятно, Полина. Что, мелкий, ты нам не рад? — растянулся в широкой улыбке подошедший к нам Никита, внешне разительно отличавшийся от своих младших братьев: смуглая кожа, густые каштановые волосы и жёсткие, чётко очерченные черты лица с выступающим вперёд подбородком и греческим носом с лёгкой горбинкой. Пожалуй, из общего у них был только светлый цвет глаз и, видимо, склонность общаться друг с другом исключительно недовольно-насмешливым тоном.

— Вообще-то я надеялся успеть морально подготовить Полину к тому, что ей придётся выносить ваше общество, — пробурчал Иванов, с кислой миной проигнорировавший издевательское обращение. На меня он не смотрел, делая вид, что копошится с замком на куртке, а мне вот очень хотелось поймать его взгляд и спросить, что всё это значит.

Потому что я была уверена, что вернусь к себе домой до приезда сюда его братьев, и не рассчитывала их даже увидеть, не говоря уже о каком-то «обществе».

— Ой, Макс, если она тебя как-то выносит, то общение с нами станет буквально глотком свежего воздуха, — Артём хитро подмигнул мне, и щёки тут же вспыхнули, потому что я совершенно не представляла, как себя вести и что им говорить. И если для меня их появление стало неожиданностью и шоком, то они, кажется, прекрасно знали, что встретят меня здесь, и это было как-то совсем несправедливо по отношению к моей социофобной пугливой натуре.

— А вы что, одни? — спросил Максим, оглядываясь и прислушиваясь.

— Миша в гостиной. Это мой друг, — уточнил Артём специально для меня и чуть заметно хмыкнул, взглянув на брата. — А у Никиты опять новая Кармелита, прикинь.

— Что значит опять? — тут же возмутился сам Никита.

— Летом была другая.

— С лета уже полгода прошло.

— Всего полгода.

— Вот уж от кого я не ожидал нравоучений по поводу нравственности, так это от тебя, Тём.

— Знаете что, мы спустимся в гостиную через полчаса, — громко и раздражённо сказал Максим, прерывая начинавшуюся перепалку и снова решительно уводя меня вслед за собой к лестнице. — Поль, ты не обращай внимания, мы частенько собачимся, особенно когда впервые все встречаемся после долгого перерыва. Это быстро пройдёт.