«За стаканом чая и вина чашей

Наслаждались братья наши,

Кто здесь крестьянин и кто рабочий — не видать,

И где копейка, и где сотня — не понять».

Ицхак доволен — и не доволен. До того как уехал Рабинович за границу, не было места и не проходило часа, чтобы он не стремился к нему; когда же вернулся Рабинович в Эрец, иногда чужим казался ему старый друг. Перестал Ицхак бывать в доме у своего друга — отыскал его Рабинович и заставил вернуться к нему. По дороге купил Рабинович цветы для своей жены. Смотрел на него Ицхак и удивлялся, что тот растрачивает свои деньги на излишества вроде цветов. Закурил Рабинович толстую сигару и сказал: «Должен человек приучать себя к излишествам. Нет у него страсти к излишествам — он должен заиметь ее, потому что, если есть у тебя избыточные желания, ты стремишься их исполнить, но страсть твоя только растет, и тогда ты не сидишь без дела, так как вожделения требуют денег, а деньги требуют действия. Прогоняешь ты лень и начинаешь действовать, и получается, что и сам ты устраиваешься, и Эрец обустраивается вместе с тобой. Не создана Эрец для тех, кто кормится манной небесной. Я не большой ученый, но известно мне, что, как только вошли сыны Израиля в Эрец Исраэль, прекратила падать манна небесная».

Вдыхает Ицхак аромат цветов вместе с ароматом черной сигары и не знает, что ответить другу. Взгляды Рабиновича изменились, но сердце его так же прекрасно, как и прежде. Идут оба товарища наших, Ицхак Кумар и его друг Рабинович, пока не подходят они к дому. Берет Гильда цветы, нюхает их и говорит: «Чудесно, чудесно, Рабинович!» и расставляет их в вазы, наслаждаясь их видом и ароматом. Если квартиры наши в Яффе нехороши и если многое другое в Эрец не подходит нам, цветы в Эрец прекрасны, и стоит ради них отказаться от чего-нибудь другого. Говорит Рабинович жене: «Подожди месяцев пять или шесть, и мы переедем в новую квартиру, за которую не будет стыдно даже перед Европой». А Ицхаку он говорит: «И ты тоже уезжай из своей квартиры и живи здесь с твоей женой». Подняла госпожа Рабинович внезапно свои красивые глаза на Ицхака и пропела по-немецки, что место есть даже в маленьком шалаше для четы влюбленных (если мы переведем это на простой иврит). Покраснел Ицхак. Хотя все его мысли были о Шифре, все еще не представлял он себе, где он будет жить с ней. Думает он: оставлю свою квартиру и буду жить с Шифрой в Яффе. Извлеку ее из гнезда сплетен, и приведу ее к хорошим людям, и построю нам дом, и куплю нам мебель — и расширю ее кругозор всеми теми средствами, что Господь вложит мне в руки.

5

Наш друг Рабинович ни капельки не преувеличивал. Если ты выйдешь к пустырю, приобретенному товариществом «Ахузат Байт», увидишь ты что-то, похожее на дома, выглядывающие из песков. Пока еще нет там настоящих домов, но в будущем это станет домами. И уже есть люди в Яффе, которые называют это место новым именем — Тель-Авив. Итак, этот еврейский квартал, который носит имя Тель-Авив, строится, и каждый день приходят новые рабочие, побеждают песок и возводят дома. И место это, в котором не было ни души, теперь гудит от множества голосов.

Есть евреи, которые пророчат, что дома, построенные еврейскими рабочими, не будут стоять, точно также, как не может крестьянин выстоять за счет труда еврейских рабочих. И иногда случай играет им на руку: рухнувшая стена или обвалившаяся балка. И смотри-ка, что за чудо, каждая неудача порождает успех, ведь каждая рухнувшая стена и обвалившаяся балка учат рабочих, как надо строить, и так они совершенствуются в своем деле на радость себе и на радость заказчику. И уже есть у наших товарищей в Яффе хлеб на обед и деньги на ночлег, чтобы отдышаться и набраться сил для работы; и удивляются люди: до чего же мы изменились. И как люди удивляются, так и небо удивляется. И когда солнце раскаляется в небе и весь мир кругом кипит, приходит оно туда охладиться немного среди строительных лесов. А вечерами приходят туда парочки и прогуливаются среди новых зданий, потому что весь берег моря занят новыми репатриантами, прибывающими с каждым судном. Волны одна за другой набегают на берег моря и обнимают друг друга, а луна то блуждает над морем, то идет взглянуть на новые дома, поднимающиеся из песков.

Много раз видел Ицхак Соню, иногда у Рабиновича, а иногда на берегу моря или среди домов «Ахузат Байт», которые называются Тель-Авивом. Иногда встречал ее, гуляющей с Яркони, а иногда — с другим, так как Яркони занят устройством своих служебных дел и не всегда находит время для Сони. Однажды встретил Ицхак Соню в обществе высокого худого парня в панаме художника на голове и со свернутым холстом под мышкой. Если нет здесь ошибки, так ведь это тот самый, который выговаривал ему, Ицхаку, когда спросил его Ицхак о своих коллегах, малярах. Много картин «наплодил» он в Иерусалиме, а теперь Яффа просится на его картины. Ицхак не держит на него зла, и не ревнует его к Соне, и не желает знать, о чем они беседуют: об Аполлоне, или о Венере, или о Беатриче, или о всяких других созданиях, которые уже мертвы.

На самом деле не беседуют они ни о чем, а просто гуляют друг с другом, и каждый думает о своем и не говорит об этом. Соня занята мыслями о Яэль Хают, о том, что все тайное становится явным: лицо ее как лик богоматери, а сердце полно хитрости. Ходит с Шамаем и не оставляет в покое Хемдата. От Яэль Хают переходят ее мысли к Тамаре Леви. Малышка эта, у которой еще не обсохли чернила на пальцах, собирается уехать из Эрец учиться в университете. От Тамары Леви вернулись мысли Сони к Яркони: похоже, что нет у него в мире никого, кроме нее, и похоже, что она и весь мир ничего не значат в его глазах.

В то самое время, как Соня размышляет обо всем на свете, идет тот самый художник рядом с ней и думает: идешь ты с девушкой — и никакого толку. Боже Всемогущий, как можно писать, если ты отродясь не видел обнаженной икры женской ножки. Рисуй то, что рисуется: слепых, и хромых, и пейсы йеменитов, и нищих, роющихся в отбросах; и нет ни одной живой души, аромат которой ты хочешь вдохнуть. Страна эта — странная страна, страна без женщин. Арабки — с закрытыми лицами, а девушки Старого ишува — пропасть между тобой и ими. Что остается тебе, кроме этих старых дев, сумочки которых набиты таблетками хины, градусником и порошками от болезней живота. А если приехал ты в Яффу и гуляешь с этой стройной девушкой, вынужден ты ограничиться любовью только в мыслях. Принимает он позу человека искусства, простирает свою руку к морю и говорит: «Как прекрасно это море!» Кивает ему Соня головой в знак согласия и кивает головой Ицхаку Кумару, прошедшему ей навстречу и поздоровавшемуся с нею. Много раз встречался с ней Ицхак. Иногда заговаривал с ней, а иногда ограничивался только приветствием, так обычно ведут себя люди, знакомые друг с другом, но не близкие друг другу.

В один прекрасный день пришел Ицхак к себе в барак и нашел там хозяина барака, спящего у себя на кровати. Как он вошел, ведь ключ у Ицхака? Подождал он час-другой, но спящий не проснулся. Сладкая Нога вернулся оттуда, откуда вернулся, где делал механизм для камеры, стоящей на другой камере; если явятся турецкие чиновники для проверки, нажимают на что-то вроде кнопки, и поднимается нижняя камера, и незаметно, что спрятано что-то. Почувствовал Сладкая Нога, что Ицхак здесь, но не удостоил его вниманием, так как устал и хотел спать. Встал Ицхак и ушел в гостиницу. Решил: эту ночь переночую в гостинице, а завтра вернусь в Иерусалим.