пустоты, а сейчас их нет. Войны были возможны, пока люди жили с убеждением, что одни народы ценнее других. Теперь мы стали одним человечеством, мы доказали, что разница между расами составляет ничтожную часть генетического кода, и вся наша борьба — это внутренняя борьба, это саморазрушение. Всё, что мы можем достичь в результате непрерывной эскалации — это погрузить мир в новые Средние века, чтобы пройти тот же самый путь обратно, через просвещение, через век прогресса. Зачем повторять историю, если её можно изучить? В войнах прошлого одна из сторон могла победить. В войнах настоящего победителей нет. Мы не получим право переписать историю. Не в этот раз.

Мне было сложно концентрироваться на его мысли, хотя в чём-то я был с ним согласен. Он был прав в своих самых пессимистичных оценках, но он не понимал, что ни в чьих интересах доводить эту междоусобицу до мировой войны, поэтому такой сценарий не лежит на столе генштабов. В Лисе говорил юношеский максимализм, и мне не хотелось спорить с таким неуступчивым соперником. Я сказал:

— Интересный экскурс в историю, Лис. Я сам когда-то учился на юридическом и в общих чертах понимаю, о чём ты. Но теперь я практик. Мне не нужна красивая теория, чтобы действовать. Пора возвращаться домой. Когда можем выйти?

Лис смотрел разочарованно.

— Куда вы так рвётесь? — спросил он почти с презрением. — Обратно на «Чезар», доказывать Рыкованову свою преданность?

За такие словам я бы должен был врезать ему по зубам, но пальцы не сжимались в кулак, как если бы я сдавливал резиновую грушу. Рука казалась онемевшей и крючковатой, словно мёртвая ветка.

— Не хочешь идти, я не уговариваю, — ответил я. — Принеси мои вещи. Я выхожу прямо сейчас.

Он молчал. Я повторил с нажимом, глядя в его светлые глаза:

— Я не шучу.

— Вы не дойдёте. Посмотрите на себя. После такого приступа не пройти почти 20 километров. Вас всё равно поймают.

— Неси вещи. Я просто сдамся охране.

Если без лукавства, одна из причин, почему я стремился уйти сразу — стыд. Мне не хотелось объясняться с Ронисом и тем более с Тогжаном. Мне хотелось вырваться из этого места, оказаться за его пределами, в привычной мне среде, где есть полиция, охрана, «Чезар», но где нет двойного дна.

Я никого не убил здесь, и мой приступ был некрасив, но не принёс особенного вреда: морда Тогжана быстро заживёт. Мой жгучий стыд был реален, лишь пока я находился здесь. Стоит мне ступить на другой берег протоки, отделяющей остров Моськин от большой земли, как всё потеряет значение. У нас разные дороги, и все несчастья случились лишь потому, что мы не сумели вовремя разойтись.

Насчёт охраны я не врал: я действительно хотел сдаться как можно скорее, ведь это — самый быстрый путь в Челябинск. Кошмар, который я пережил этой ночью, показал мне ничтожность страхов, связанных с возвращением в город. Лучше говорить с Рыковановым в изоляторе временного содержания, чем препираться с Лисом здесь, в душном сарае в статусе умалишённого, со следами верёвки на голенях и запястьях.

Лис колебался.

— Ты идёшь? — спросил я настойчиво. — Воды захвати, ботинки мои, пистолет и рюкзак. Скажи деду Егору, пусть свезёт меня на тот берег. Больше вы меня не увидите.

Лис вышел. Пока его не было, я задумчиво разглядывал телефон Эдика. Хватит ли такой улики, чтобы Рыкованов поверил в мою невиновность? Что же, если не хватит, я найду способ рассчитаться с ним. Я не потону один: я потащу за собой многих и ублюдка Подгорного в том числе.

Вернулся Лис и кинул мне под ноги ботинки и рюкзак. Я порылся в нём и протянул Лису пятьсот долларов сверх тех денег, что дал ему, когда мы были у Иваныча.

— За то, что вернулся, — пояснил я и протянул ещё пятьсот. — А это Ронису за беспокойство.

Лис сидел с веером серых купюр и угрюмо смотрел на меня.

— С Кэрол попрощаться не хотите? — спросил он.

— С Кэрол? — удивился я. — Надеюсь, когда-нибудь она меня поймёт.

— Она вас и так понимает. Неужели вы не видите, не чувствуете? Что вы за человек такой? Она мне всё рассказала.

Он вдруг разозлился, и его нос воинственно поднялся.

— Что именно? — не понял я.

— Всё. В ту ночь она думала, что вы действительно изменились, прозрели наконец. Неужели «Чезар» стоит того, чтобы бросить её?

— Да мы и не были вместе.

— Вы спали с ней.

— Вы с ней тоже.

— Мы не так. И не в этом дело. Мы с Кэрол давно знаем друг друга, у нас никаких иллюзий.

— Это ты так думаешь. Спроси её.

— Я и так знаю. А вам она поверила, и это многого стоит, потому что Кэрол в таких вещах не ошибается.

— Ну, значит, ошибается, — хмуро ответил я, вытаскивая из рюкзака вещи и укладывая их обратно плотнее.

Разговоры о Кэрол были невыносимы. Меньше всего я хотел думать о ней, и, помимо стыда за прошлую ночь и даже за позапрошлую, примешивался страх, что эти мысли запустят во мне часовую бомбу сомнений. Чёртов Лис! Зачем ты напоминаешь мне о том, что сам же и разрушил? Это ты сбил меня с толку своим возвращением, потому что явился как герой и замкнул Кэрол на себя, и откуда мне было знать, как вы там спите? Ему кажется, что она любит меня, но у меня зеркальное чувство, что она любит его. А времени и желания разбираться нет. Вы — хиппи, дети цветов, паганы. У вас всё проще: сегодня с одним, завтра с другим. Я так не могу.

Может быть, я бы хотел вернуться в то утро, когда мы проснулись с Кэрол, и переиграть всю партию заново. Тогда я словно стоял на развилке и думал, что повернул, но оказалось, что развилки не было или я свернул не туда. Сейчас я бы что-нибудь сделал по-другому. Но теперь она видела меня с изнанки. Поздно притворяться.

Это была пьянящая игра в любовь, и кто знает, сколько бы дней,