по стеклу!

Я чувствовал их смятение. Они не решились казнить меня сразу, значит, в этих сарматских бастардах-полукровках нет твёрдости настоящих воинов. Они ждали, что я пойду на попятную, но я лишь ухмылялся их физиономиям, мелькавшим в засаленном окне.

Очень хотелось пить, но я держался. Лис сел передо мной на корточки. Я прислушался и разобрал его слова:

— Это последний шанс.

Что же, малыш, ты решился мне угрожать? Угрожать?! Я хотел пнуть его, дёрнулся, но больную ногу словно пронзили иглой. Лис говорил:

— Все нервничают. Вы меня слышите?

Конечно, я тебя слышу, паскуда, но думаю лишь о том, как задушить тебя. Дай только шанс… Когда-нибудь ты потеряешь бдительность.

— Ронис хочет вызывать охрану, — бормотал Лис. — Они сообщат в полицию, вас арестуют. Вы в розыске. Вам нельзя попадаться. Вы понимаете меня?

Твой план слишком бесхитростен. Чем ты меня пугаешь? Полицией? Властью «Чезара»? Бойся сам, ведь когда вскроется правда, на плаху отправишься ты. Мне есть, что сказать Рыкованову. Я не боюсь разговора с ним. Я не боюсь даже убить его. Я наконец свободен, и сам Бог дал мне это понимание. Но вам, язычникам, паганам, монгольским ублюдкам, не ведома истинная благодать. Гореть вам в аду!

Я напряг силы, пытаясь порвать верёвки, и мышцы сжались непроизвольно, как стая маленьких грызунов, ползущих под кожей вверх, к глотке.

В голове качнулось, потемнело, я понял, что сижу. Маленький упырь сумел поднять меня. Он совал мне в нос кружкой, но я отворачивался и сжимал зубы. Ты не отравишь меня! Не сделаешь покорным! Улыбка прорезала моё лицо, когда я увидел растерянность в его взгляде. Я не сдамся тебе, гадёныш! Я тебе отомщу за Кэрол! Это вы превратили её в дьяволицу, вы!

Он ушёл, но вскоре вернулся, притащив с собой дьявольский аппарат, напоминающий не то лампаду, не то маленький никелированный самовар. Я понял, что это курительная лампа сарматов, с помощью которой они проводят свои дикие обряды. Я попытался достать её ногами, но хитрый Лис отставил прибор подальше. Он засыпал в него толчёную траву и поджог где-то снизу. Смуглый дым просунулся через прорези и стал подниматься вверх, сворачиваясь лентами, наполняя сарай коричневым запахом жжёного листа. Я задержал дыхание.

Я терпел, сколько мог, но первый же вдох отозвался в голове эхом, словно над ухом клацнул затвор танковой пушки. Задохнувшись, я вынужден был пить воздух мелкими глотками, не пропуская его дальше гортани, но зелье было липким и ядовитым, как растворитель, проникая в меня, ослабляя мышцы, разжижая скелет, делая всё нечётким, плюшевым и размягчённым.

— Слышите? — возник передо мной голос, как серебряный медальон.

Я кивнул. Лисья морда гуляла вместе с клубами дыма, словно сама состояла из них.

— Чем ты меня отравил? — спросил я, ворочая пересохшим языком, и тут же рассмеялся.

— Это кипрей. Кипрей рассветный. Вас отпускает?

Я снова захохотал, и вышло звонко, словно запела в голове нежная птица.

— Меня не отпускает… — проговорил я. — Ты отравил меня, гадёныш.

— Вот и хорошо, — почему-то заключил он.

Мне не хотелось воевать с ним. Я слишком устал.

Вся наша воинственность питается энергией несостоявшихся амбиций. А я опустел настолько, что не хочу даже лёгкой победы.

Меня ждёт позор? Нет, позор невозможен. Позор — это просто слово для тех, кто привык осуждать, не проникая в суть событий. Жизнь течёт своим руслом, и я теку вместе с ней. Я такой, каким меня создала природа. Я такой же, как эта рассветная трава. Во мне тоже полно света.

— Кэрол сильно переживает, — сказал Лис.

— Может быть, она найдёт способ простить меня, — ответил я, и вдруг меня заколотило от рыданий, которые выстрелили от поясницы, словно всё это время я был закупоренной бутылкой шампанского. Я рыдал, но был счастлив. Я был уже прощён.

Меня прощала Вселенная, но этого мало. Я хотел, чтобы Кэрол присоединилась к этому звёздному хору, но для начала мне предстояло простить самого себя, а здесь мысль становилась скользкой, как только что вымытый пол. Я опять терял равновесие. Нет, Кэрол меня не простит и я не прощу. С этой мыслью лучше примириться сразу, а что до прощения далёких звёзд, теперь оно навсегда со мной.

Дым скручивался зигзагами, образуя дырявый узор. Наверное, я заснул или отключился, и когда открыл глаза, лицо Лиса маячило сверху, где-то под потолком, а сзади его протыкал яркий луч света. Я лежал на спине, и руки мои были свободны. Я с удивлением посмотрел на них, как смотрит и пугается новорождённый. Я возвращался в плотные слои атмосферы из дырки в космосе, скользя вдоль солнечного луча. В затылке ещё бегали мурашки, и череп казался лёгким и прозрачным.

Дверь сарая была приоткрытой. Дым почти выветрился. Я оттолкнулся локтем и сел, обнаружив, что свободны и ноги. Сколько времени прошло?

— Часа три, — ответил Лис.

Вот почему свет кажется розовым. Скоро закат.

— Не боишься? — спросил, я растирая запястья.

Он помотал головой и протянул флягу. Я пил долго и жадно, и никак не мог достичь глотка, за которым наступает облегчение. Фляга таяла в моей потной ладони, как тёплый шоколад. Внутри всё горело, и я грелся на этом тепле, будто только что с мороза.

— Вы всех здорово напугали, — сказал Лис. — Особенно Кэрол. В зоне такое случается. У Егора такое бывает. Ронис говорит, это разновидность меряченья.

— Чего? — не понял я.

— Форма психоза у северных народов, когда человек впадает в исступление, словно в него вселяется бес. Вы бы себя видели…

Я разглядывал свои босые ступни и не мог вспомнить, куда делись ботинки. Или я был в шлёпанцах? На голенях виднелись ссадины от верёвки.

— Вы ведь теперь не думаете, что мы сарматы? — спросил Лис, пристально вглядываясь в меня.

Я понял, что его подослали: Ронису нужно было убедиться, что я не представляю опасности.

— Не думаю, — ответил я, помолчал и добавил: — Но это не означает, что их нет. И с Тогжаном я до конца не решил. Позже займусь его биографией, а сейчас надо выбираться