Пока мы завтракали под навесом, пришёл Ронис. Лис принёс свежих новостей о событиях на фронте, где сарматы дерзко нанесли несколько ударов и остановили продвижение наших войск к Акмоле. Лисом интересовались сотрудники военкомата, но ему опять удалось сбежать. А вот Верещагина увезли на пункт сбора в полицейском уазике, и как его оттуда вызволять, никто не знал.

Вот и получается, Шелехов, что придурок-Верещагин скоро будет бегать с автоматом или, на худой конец, грузить боеприпасы, а ты сидишь в уютном нигде и считаешь, что достиг всех целей.

Явился заспанный Тогжан. Казах щурился и бросал на нас треугольные взгляды, и под этими взглядами разговоры о войне стихли. Я видел слабую ухмылку на его лице: он презирал нас, славян, за слабость и пользовался ей. Он, наш враг, сидел теперь здесь, как король, и видя нашу нерешительность, укреплял свои права. Так они и возьмут нас: если не силой, так хитростью. Опоят зельями, заставят верить в невозможное, предадут в самый чувствительный момент. Монгольское племя. Паганы!

Ронис заговорил о жуках, по окраске которых изучал влияние радиации на их популяцию. Кэрол сидела плечом к плечу с Лисом, со мной же держалась приветливо, но так, словно вчера ничего и не было. Вскоре я перестал на неё смотреть, и Кэрол, по-моему, это устраивало.

После завтрака я ушёл из лагеря и добрёл до заставы. Вода шлёпала в борта лодок. Волны слизывали с берега пену и остатки водорослей. Чайки исполняли над озером замысловатый танец, переругиваясь. Здесь было одиноко, как на плохой картине, где художник сумел изобразить лишь то, как ему самому тошно на этой Земле. Я сел на край причала.

Неудачно начинается новая жизнь. Плохо не то, что Кэрол сидит там с Лисом. Плохо то, что я уже усомнился в ней. Это хуже всего на свете. Нет никакой новой жизни. Даже если её отношения с Лисом, которые она отрицала вчера ночью, действительно окажутся лишь формой дружбы, проблема во мне. Я снова отравлен. Я сомневаюсь.

Что мне делать? Вернуться на «Чезар»? Пойти напролом? Да, меня тянет туда, но не спеши с выводами, Шелехов. Нерв, связывавший тебя с «Чезаром», оборван раз и навсегда, остались лишь фантомные боли. Вчера ты это понимал.

Я стою на перепутье. Если бы судьба не уравновесила ночь с Кэрол гирькой в виде внезапно появившегося Лиса, альтернатива была бы слишком очевидной, то есть не было бы усилий, которые означают выбор, сделанный лично мной. Судьба даёт шанс. Я могу выбирать. И мне уже не пятнадцать лет, чтобы бояться прыщавых конкурентов. Да я и в пятнадцать лет их не боялся.

Меня охватил приступ деятельного оптимизма. Я подскочил, схватил костыли и быстро зашагал к лагерю. Мне хотелось найти Кэрол и скорее обнять её, снова перейти на ты и рассказать Лису о наших планах.

Я бежал почти вприпрыжку, но не успел выйти из тени деревьев, как радость иссякла. Я увидел Кэрол. Она стояла посреди лагеря в кепке, которую принёс Лис, и что-то кричала в сторону домов, наверное, ему. Она была молодой, весёлой, языческой, чужой. Неужели, Шелехов, ты поддался на колдовство этого зелье, на её ведьминские рассказы? Посмотри на них: это люди другого поколения, другой религии, других ценностей. Кого ты хочешь обмануть? Они не видят в Тогжане врага, потому что сами являются частью той паганской культуры, которая, как чёрная чума, обступает Россию со всех сторон. Они — метастазы сарматов, невинно проникшие в самую сердцевину общества.

Я прислонился к грубому стволу сосны и стал тереться лбом, пока не расчесал до крови. Разве я смогу оставить «Чезар»? Что мне ещё делать в жизни? Тащить на себе проклятую участь дезертира, беженца и труса? Рано или поздно армия одолеет ордынскую чуму, и «Чезар» окажется в зените, и будут названы герои. А я вернусь, как побитый пёс, или навечно останутся в какой-нибудь Тоскане.

Если я сбегу сейчас с Кэрол, за что ей уважать меня? Сейчас она этого не понимает, но рано или поздно любая женщина узнаёт, что иметь потомство стоит только от мужчин, умеющих постоять за себя.

Я развернулся и зашагал бесцельно, всё больше углубляясь в лес, густой, тихий, сомкнутый, словно искусственные посадки. Я вышел к живописному болотцу с прудом и сел на камень. Надрывались лягушки. Их кваканье распространялось по болоту, словно горел бикфордов шнур, то слева направо, то наоборот. Цепная реакция лягушачьих признаний, преддверие сезона любви… Впервые в жизни мне хочется стать лягушкой, сидеть в этом болоте и не иметь мозгов, способных вместить что-либо сложнее голода или похоти.

Над водой кружила мошкара, образуя штопор. Он распрямлялся и снова скручивался восьмёрками. Стрекозы, резкие, как плевок, летали у самой воды. Иногда казалось, что они материализуются из ниоткуда и также в никуда исчезают.

Под ряской на поверхности воды было движение: всплывали пузырьки воздуха, торчали лягушачьих глаза, что-то шевелилось и хлюпало. Водомерка на длинных лапах елозила по пятну свободной от водорослей воды, не оставляя следов. С шумом приземлилась утка, закряхтела и задёргала пружинистой шеей. Рыбы оставляли на воде рыбьи поцелуи, и волны любви расходились в стороны, как радиосигнал. Кольчатый червь медленно сворачивался в луже, закручивая своё бесконечное тело в спираль. На дне лужи солнце рисовало беспокойные круги.

Всё вокруг двигалось, шуршало, жужжало, носилось, и не думало о геополитике, не думало о содержании стронция в иле, о нас. Беспечная дура-жизнь наслаждалась моментом, и в чём я был согласен с Ронисом: она продолжит делать это вне зависимости от того, истребим ли мы друг друга. Но Ронис не понимал одного: всё, что происходит сейчас, это попытка остановить неизбежную гибель человечества, которое колониальные страны, оставшиеся без колоний, привели на грань новой катастрофы.

Я поднялся и зашагал к берегу озера. Остров в этом месте был прорезан топким заливом. Стволы сосен кренились к воде, росли густо и напоминали дерзкую мальчуковую чёлку. На торчащих из топкого берега камнях виднелись стада жуков с переливчатыми спинами. Стая синекрылых бабочек исполняла танец льда и пламени.

Нет, Шелехов, тебе уже не сбежать. Это приключение с Кэрол было анонсом интересного кино, только оно