тени под тополями улицы Карла Либкнехта, что шла вдоль больничных корпусов, оставались влажными и пахли клейковиной.

Морг находился во дворе городской больницы № 1. Толпа собиралась в тени кустов у безликого здания, отделанного бежевым сайдингом. Люди были в основном простые: одноклассники умершего, знакомые детства, соседки по старой квартире на Сони Кривой, бывшие коллеги-полицейские и сотрудники управления МВД: все те, кого оповестили по телефону или кто узнал почти случайно. Некоторые держали венки или гвоздики, другие же пришли просто так, по случаю, выкроив время в садовых и ремонтных делах. Людей было много, и двигало ими не только сочувствие, но и любопытство, ведь убийство было громким, а версии расходились: кто-то говорил, что убитого ликвидировали в разборке между «Чезаром» и дягилевскими, другие же настаивали, что это дело рук сарматского агента.

Многие давно не видели покойного и не очень знали, чем он занимался в последние годы, а к его «чезаровскому» прошлом испытывали, скорее, неприязнь. Но раз уж человек умер и не просто умер, а был убит, к нему проникались невольным сочувствием и старались отыскать в общей биографии что-нибудь хорошее, о чём уместно перекинуться парой слов с другими провожающими. Но разговоры о самом Шелехове не клеились: собравшиеся знали его в разные периоды жизни, поэтому рассказы стопорились, и люди переключались на обсуждение погоды, бюджета или говорили о способах ремонта водяной помпы в саду. Кто-то пытался строить версии: предполагали даже, что покойного устранили силы, стоящие за Эдуардом Самушкиным в качестве мести за его гибель, но что это были за силы, никто точно не знал. Помимо дягилевских называлась радикальная ячейка «зелёных», некая секта язычников-праноедов и даже агенты ЦРУ.

В половине первого со стороны Свердловского проспекта вывернуло несколько больших чёрных машин, за ними — пять одинаковых белых автобусов, позади — разномастные легковушки. При въезде на улицу Карла Либкнехта они сбавили ход и теперь их качение было заметно только по узору отражений на лобовых стёклах, где плыли кроны тополей и узорчатые края облаков.

Ведущая машины вырвалась вперёд, причалила к шлагбауму, водитель что-то сообщил охраннику, шлагбаум подскочил вверх и закачался, как солдат, слишком ретиво исполнивший команду «Смирно!». Внедорожник просунулся на территорию больницы и съехал в сторону, пропуская вереницу машин.

Люди, ожидавшие на улице, потянулись следом. Среди них был заметен усатый человек в жилетке с фотоаппаратом, явно журналист.

Машины заняли всю парковку возле старого корпуса с круглым, похожим на колонну корпусом и высокими окнами. Рядом располагалась церквушка с синими крышами, к которой никто не решался подходить, словно она была очерчена невидимым защитным куполом. Толпа неосознанно выстроилась почтительным полукругом, и возникла тревожная пауза, разбавленная разговорами, то подобающе тихими, то резкими, деловыми — кто-то отвечал по телефону. Среди толпы сновали хорошо одетые молодые люди в пиджаках, с переговорными устройствами за ушами, один из которых проворно подскочил к чёрному внедорожнику и почтительно открыл дверь.

Рыкованов вышел в сопровождении заместителя и Подгорнова. Он решительно прорезал толпу и устремился к церкви, проткнув невидимый силовой купол и позволив толпе хлынуть в эту прореху. Сбоку от него шагал Пикулев, который в окружении людей терялся из-за своего малого роста. Он и его телохранитель сопровождали крупную женщину лет шестидесяти, одетую в чёрное платье, чёрный платок и стрекозиные очки, мать покойного. Она держала платок у самого рта, размазывая по подбородку глухую бордовую помаду.

У входа в церковь к ней подошла другая женщина, молодая, про которую говорили, будто она прожила с усопшим много лет, хотя перед смертью бросила его, сбежав с любовником. На неё глядели с нескрываемым любопытством, гадая, чувствует ли она вину. Её лицо было неподвижным, а круглые тёмные очки лишь подчёркивали красоту и бледность.

Внутри церкви было душно и пахло ладаном. Когда люди заполнили все свободные пространства, стало ещё и жарко. Все пытались вести себя как можно тише, но шорканье ног, кашель, гортанные голоса, звуки телефонных сообщений и всхлипывания создавали шум прибоя, который усиливался сводами церкви. Послышался плач, и его с готовностью поддержали ещё несколько сдержанных, рыдающих голосов.

Усопший лежал в роскошном лакированном гробу, не похожий на себя, одутловатый, как утопленник. Его скулы, нос и лоб неестественно выпирали, а щёки наоборот ввалились, будто восковая скульптура поплыла на жаре. Залёгшие на его лице тени старили его.

— Как хорошо сделали… — проговорил влажный женский голос. — Такое умиротворённое лицо.

— Да, будто спит, — согласился другой голос.

Они давно не видели усопшего и думали, что ему на десять лет больше.

Священник пробрался через толпу, дождался кивка Рыкованова и начал читать молитву. Скорбно склонились головы. Лица охранников по-прежнему выражали сосредоточенность, и динамики за их ушами, похожие на пиявок, сообщали одну инструкцию за другой. Пикулев боялся, что дягилевские могут использовать этот момент для провокации, поэтому усилил меры безопасности.

Священника отвлёк сработавший брелок автомобильной сигнализации, но он не сбился с темпа и продолжил читать, нащупав через рясу карман джинсов и сжав его со всей силы, словно душил цыплёнка. Брелок поперхнулся и затих.

После отпевания все потянулись к покойному прощаться, но немногие решились поцеловать его в лоб: все знали, откуда был доставлен труп.

Лишь женщина в чёрном попыталась обнять его, и голова её мелко затряслась в беззвучном плаче.

— Ну, это его личное желание было, — катился низкий голос Рыкованова, объяснявший, почему прощание происходит в этой маленькой занюханной часовне, а не в храме Александра Невского, который они с Пикулевым возвели на въезде в город. — Тут его дом родной.

Выливаясь на улицу из душной церкви, толпа оживала. Когда выяснилось, что ехать на кладбище не нужно, потому что покойного кремируют, настроение улучшилось, и толпа забормотала на все лады, рассаживаясь по машинам и автобусам.

Поминки проходили в ресторане «Высота» на Кировке, который был гордостью Пикулева и находился на верхнем этаже «Чезар-Холла». Через панорамные окна открывался вид на реку Миасс, цирк и здание теплотехнического института с орденом Победы на фасаде, за которым на фоне дымного неба виднелись трубы чезаровских заводов.

Тяжеловесный интерьер ресторана с мебелью в барочном стиле и чересчур строгими официантами поначалу смущал гостей, не привыкших к такой обстановке, но когда все расселись и подали кутью, атмосфера разрядилась, зацокали вилки, и по залу потекли волны сдержанного