Скоро принесли водку. Первым говорил Рыкованов, сжимая в огромной лапе рюмку, похожую на напёрсток:

— Кирилл Шелехов, царствие небесное. Потеря невосполнимая, ужасная утрата. Верный друг, отличный профессионал, человек слова и дела. Он был героем Аргуна, воевал с басмачами, с боевиками, так сказать, ваххабитами, с самой разной нечистью. И всю жизнь оставался человеком, который не терпел, когда обижают слабых. Он верой и правдой служил на «Чезаре», служил своему городу, своему народу. До последних дней рвался на фронт, но… Но вот не судьба.

Среди присутствующих были те, кто знал обстоятельства последних дней жизни Шелехова, но не знал, как это связано с его гибелью. Он был объявлен в розыск по подозрению в убийстве эко-активиста Самушкина, однако эта тема не поднималась. Многие из собравшихся не следили за его судьбой так пристально и не чувствовали желания топтаться на костях.

Когда Рыкованов замолчал, зал нетерпеливо зашоркал ногами, закряхтел, зашушукался. Бог с ним, с уголовным делом, но обстоятельства гибели Шелехова в зоне и причины его попадания туда требовали каких-то пояснений, ведь не может человек быть убит просто так. Нужна хотя бы предварительная версия, а полиция и даже СМИ отмалчиваются. А убийство-то, между тем, громкое. Дягилевские? Или всё серьёзнее?

Рыкованов почувствовал немой вопрос, откашлялся и добавил:

— Ну, что сказать… Погиб геройски, трагически, во время выполнения задания. Был вероломно застрелен сарматами, проникшими на территорию области. Повторил, так сказать, героическую судьбу отца.

Зал слегка ожил и обмяк, вполголоса обсуждая новую порцию информацию. Кто-то и так это знал или догадывался, но всё же это было первое официальное подтверждение ордынского следа.

Рыкованов сутулой горой нависал над краем стола, слегка раскачиваясь. Он вдруг добавил с жаром:

— А мы — вот я, коллеги, все сотрудники «Чезара» — со своей стороны обещаем, что убийца не уйдёт безнаказанным! Будем сражаться, пока не уничтожим Орду раз и навсегда! Казахстан будет наш!

Он опрокинул рюмку и тут же, не садясь, налил вторую и опорожнил её со словами: «Ну, за Кирюху, не чокаясь». По залу пробежали вялые аплодисменты, словно перестрелка хлопушек. Звон ложек стал ярче. Потекли разговоры об усопшем, о его непростой работе, о сложном времени и о том, что времена не выбирают, в них живут и умирают.

Подгорнов не был мастером публичных выступлений и долго извинялся за это, раскачиваясь и расплёскивая содержимое рюмки. Наконец он собрался с мыслями и сообщил, что считал покойного мастером своего дела, у которого можно и нужно было учиться.

Люди вставали и говорили тосты, вспоминали сценки из жизни покойного, возвращали ему моральные долги. Речи стали свободнее. Кто-то вспомнил, как ещё маленький Кирюша лазил на соседскую голубятню, а кто-то встретил его уже в Аргуне. Были и те, кто хорошо знал его отца и выводил некий закон сансары, ведь и отец, и сын сгинули в зоне, хотя и совсем по-разному, но как-то очень кармически.

За главным столом началось движение. Рыкованов утряс организационные вопросы, тихо переговорил с матерью погибшего, распорядился насчёт автобусов и количестве водки, наказал Подгорнову проследить, чтобы никто не упился до смерти.

Вскоре ушёл и Пикулев, за ними потянулись остальные начальники, обстановка разрядилась окончательно, и сплетни о погибшем стали смелее, переплетаясь с геополитическими играми, с разборками элит, с обстановкой на фронте. Но говорили и о рыбалке, о засухе, о жаре, которая стояла весь июнь и почти угробила урожай.

В углу за крайним столом сидели двое: остроносый парень и девушка. Они ни с кем ни говорили, ели молча и на вопросительные взгляды не отвечали. Кто-то из собравшихся говорил, что парень — это внебрачный сын погибшего, другие же утверждали, что он — муж его внебрачной дочери, которая сидит рядом.

Когда мать покойного направилась к выходу, её догнала девушка.

— Подождите, вы ведь мама Кирилла Михайловича? — спросила она.

Стрекозиные очки едва заметно кивнули.

— Я хотела сказать, что сарматы тут не при чём, — сказала девушка.

— Вот как? — холодно удивилась женщина. — А кто же при чём?

— Я не знаю. И Кирилл был совсем не таким, как здесь говорят.

— Каким же? — женщина в чёрном ухмыльнулась, но как будто и смутилась.

— Он… В нём было много хорошего, просто он… Просто он, наверное, не в то время родился.

— Я знаю, — кивнула женщина, потёрла плечо девушки и, сгорбившись, вышла из зала.

Кэрол знала, что та совсем её не поняла. Она ругала себя за то, что не смогла найти слова, хотя репетировала весь день и так многое нужно было сказать. Всё равно стоило попытаться.

Официанты собирали пустую посуду. Большая часть гостей ушла, оставшиеся перебрались за крайний стол и вели громкий спор о чём-то постороннем. За окном цвёл ещё один тёплый июльский день, подкопчённый утренним выбросом «Чезара».

Всё, что случилось в тот день, 2 июля, выглядело как недолгое, но глубокое забытье. Но мне, пережившему его, понадобилось много дней, чтобы освоиться с этим опытом и найти аналогии для его описания. Я пришёл к выводу, что слова всё равно ничего не объясняют и лишь указывают направление на мыслительной розе ветров, где следует искать ответы.

Видение собственных похорон было самым чётким и простым, что мне удалось воспринять, ведь любой человек так или иначе думает о собственной смерти. В контексте обстоятельств это зрелище было естественным, и моей последней земной мыслью стало осознание того, что Тогжан выстрелил в меня из моего же пистолета. Это не было видением в полном смысле, потому что случившееся случилось по-настоящему и имело такую же осязательную полноту, как и остальная жизнь.

Я не в состоянии рассказать о своём опыте последовательно. Это сравнимо с попыткой описать поведение частиц при термоядерном взрыве, то есть я могу констатировать вспышку, которая опалило моё сознание, но не рассказать про траекторию каждого осколка. В последующие дни я вспоминал то, чего никогда не знал. Я словно разбирал чужую шпаргалку, исписанную мелким почерком, состоящую из символов и формул.

Люди говорят: смерть наступает. Это неверно, потому что смерть ни на кого не наступает и вообще не движется, а существует постоянно, и жизнь