Писарь вышел из-за стола, расправил свиток пергамента, начал читать.

– «Я, Султан Магомет Четвертый, брат солнца и луны, внук и наместник Божий, повелитель царств – Македонского, Вавилонского, Иерусалимского, Большого и Малого Египта, царь над царями, повелитель повелителей, непревзойденный рыцарь, никем не побежденный воин, неотступный защитник гроба Иисуса Христа, любимец самого Бога, надежда и утешение всех мусульман, гроза и великий защитник христиан, – повелеваю вам, запорожские казаки: по доброй воле сдаться мне без малейшего сопротивления и своими набегами мне больше не досаждать. Султан турецкий Магомет Четвертый».

Гробовая тишина, царившая, пока писарь читал письмо, продлилась на какую-то минуту и после этого. Потом майдан взорвался, как вулкан. Словно треснуло, раскололось небо, сверкнула молния и раскатился гром!

Что стряслось в Сечи!

Толпа – казаки вмиг нарушили строй – забурлила, заклокотала. Поднялся неимоверный гвалт. Гневные выкрики, оскорбительная брань, угрозы неслись со всех сторон. Никто никого не слушал. Каждый старался крикнуть так, будто его непременно должны услышать на берегах Босфора.

Но постепенно негодование стало перерастать в удивление, а удивление – в громовой задиристый хохот.

Первым громко рассмеялся старый Метелица.

– Ха-ха-ха! – заколыхался он, хватаясь за тучный живот. – Ну и насмешил, клятый нехристь! Ну и отколол, свиное ухо!.. Ха-ха-ха!..

Дед Шевчик согнулся до земли:

– Хи-хи-и-и!.. Ой, братцы, дайте ковш горилки, бо не выдержу – смехом изойду!.. Хи-хи-и-и!..

– Го-го-го! – забубнил, как в бочку, Товкач.

Раскатисто заливался веселый Секач.

Вокруг ревело, клокотало, бурлило, плескалось человеческое море.

Но вскоре неудержимый смех снова начал сменяться злобными выкриками. Арсен стукнул кулаком по рукояти сабли, воскликнул сурово:

– Ишь куда загнул, шайтан турецкий, проклятого черта брат и товарищ и самого Люцифера секретарь! Сдаться!..

– А дулю с маком не хочешь? – поддержал его Секач.

– Вавилонский ты кухарь, ерусалимский броварник[150], александрийский козолуп[151], а не рыцарь! – потрясал громадным кулачищем Метелица.

– Каменецкий кат![152]

– Подолийский ворюга!

– Самого аспида внук и всего света шут!

– Свиное рыло!

– Кровожадный пес!

Со всех сторон неслись выкрики, смех, ругань. Каждый старался побольнее досадить далекому, но такому ненавистному султану. Сирко, весело сверкая глазами, крикнул писарю:

– Пиши! Записывай быстрей! Это же такой ответ, что султану от него тошно станет! Ха-ха-ха!.. Ишь, а мы думали-гадали, как ответить!..

Писарь схватил белое перо – начал быстро-быстро писать. А отовсюду летело – с гиканьем, свистом, язвительными прибаутками:

– Македонский колесник!

– Некрещеный лоб, чтоб забрал тебя черт!

– Кобылья подхвостница! Ха-ха-ха!

– Хо-хо-хо! Ха-ха-ха! Го-го-го! Хи-хи-хи-и! – на все лады смеялись казаки.

Сирко поднял булаву. Шум начал стихать. Все еще содрогаясь от смеха, кошевой вытер глаза от слез, промолвил:

– Спасибо, братья! Вот так ответ! Писарь, записал?

– Записал, батько!

– Ну-ка, прочитай! Как это вышло по-ученому?

Запорожцы вновь разразились хохотом. А писарь встал, заложил перо за ухо, поднял руку. Мало-помалу шумливая толпа угомонилась.

– «Запорожские казаки турецкому султану, – начал читать писарь. – Ты – шайтан турецкий, проклятого черта брат и товарищ и самого Люцифера секретарь. Який же ты, к черту, рыцарь, коли голым задом и ежа не убьешь! Не достоин ты сынами христианскими владеть! Твоего войска мы не боимся, землей и водой будем биться с тобою! Вавилонский ты кухарь, македонский колесник, иерусалимский броварник, александрийский козолуп, Большого и Малого Египта свинарь, татарский сагайдак[153], каменецкий кат, подолийский ворюга, самого аспида внук и всего света и подсвета шут, а нашего Бога дурень, свиное рыло, кобылья с…, кровожадный пес, некрещеный лоб, чтоб забрал тебя черт! Вот тебе ответ казаков, плюгавец!.. Числа не знаем, бо календаря не маем[154], месяц на небе, год в книге, а день – такой у нас, как и у вас, поцелуй за то вот куда нас!»

Последние слова потонули в буйном реготе, вырвавшемся из тысяч луженых казацких глоток.

Часовые на башнях, пушкари у пушек, не зная, что там случилось на раде, удивленно и тревожно всматривались в хохочущее товариство. Однако разглядев, что ничего опасного нет, а наоборот, Сечью почему-то овладело буйное веселье, сами начали улыбаться. Но смех, как поветрие, заразителен. Видя, как товариство поголовно корчится от хохота, часовые и пушкари тоже схватились за животы. Смех потряс крепостные стены и башни. Спыхальский, стоявший в дальнем углу при пушке, задремал было на солнышке. Неожиданный взрыв смеха разбудил его. Не уразумев, в чем дело, и думая, что на Сечь напали татары, он схватил факел и пальнул из пушки.

Выстрел вмиг отрезвил всех. Сирко погрозил пушкарю булавой.

– Кто там дурит? Захотел, сучий сын, чтоб погладил тебя булавою пониже спины?

Спыхальский покраснел, захлопал глазами. Пушкари заступились за него:

– Это мы, батько, на радостях! Привет султану посылаем!

– Ну разве что так! – остыл кошевой и повернулся к писарю: – Подписывай: кошевой атаман Иван Сирко со всем кошем запорожским. Подписал?

– Подписал, батько.

– Вот теперь – хорошо! Перепиши начисто – и отнеси послам султана. Пускай везут на здоровье!

– Батько, среди послов мой лютый враг Гамид. Дозволь с товариством перехватить их в степи и отбить его, – обратился к кошевому Арсен.

– Нет, нет, мы не разбойники! – запретил Сирко. – Встретишь в другом месте – делай с ним что хочешь, а сейчас не тронь! Посол – лицо неприкосновенное!

Арсен недовольно почесал затылок, но спорить с кошевым не решился.

Сирко поднял булаву. Его загорелое, изборожденное шрамами и морщинами лицо сразу посуровело. Выразительные темно-серые глаза под крутым изгибом бровей блеснули, как сталь.

– Братья, атаманы, молодцы! А теперь слушай приказ: делом подтвердим наш ответ чертову султану! Пока Кара-Мустафа под Чигирином стоит, потреплем турецкие и татарские силы возле моря!.. Крыловский, Донской, Каневский и Полтавский курени пойдут с наказным атаманом Рогом промышлять под Тягин. Корсунский и Черкасский – на Муравский шлях татар поджидать. А я с куренями Батуринским, Переяславским да Ирклиевским вниз по Днепру пойду… Землею и водою будем биться с проклятыми басурманами!..