Что ж, размышлял Юлиан, Кролдус не соврал. Он сказал все, что знал: ни больше, ни меньше. На него можно положиться и до поры до времени, пока он запуган, им можно манипулировать.

Прошло немного времени.

– Мое присутствие здесь еще необходимо? – наконец, подал голос ворон, обвязывая ладонь поданным заранее бинтом.

– Нет, идите. Но отыщите все, как можно скорее!

Ворон звякнул ключом в двери и медленно пошел в канцелярию, устрашенный невзгодами, свалившимися на него, в то время как Юлиан направился в библиотеки, дабы самому попытать счастья и найти информацию хотя бы о конструктах. Зацепившись за эти конструкты, он начал приходить к тому, что дело было не в одном лишь маге из Детхая, а в конструкте, в нечто. Потому что не мог маг присутствовать при смерти Вицеллия. Не мог он околдовать истязателя тюрьмы.

Юлиана пробирал страх, ибо он столкнулся с неизведанным. Его разум умолял бежать, в то время как сердце и душа требовали ответов. Он устал от лжи. И не мог больше никому верить. Весь мир для него стал источником обмана и разочарований.

Элегиар.

2154 год, зима.

– Уголек, Уголек, да отстань ты… Дай поспать, – ворчал жалобно Момоня.

Но настойчивые толчки продолжались, и вот юноша приоткрыл глаза и увидел над собой крупную когтистую лапу, которой Уголек приводил его в чувство. В голове стоял туман от вчерашней попойки в честь рождения внука у тавернщика «Пьяной свиньи». Тавернщик, проявив удивительную для его профессии щедрость, наливал всем завсегдатаям заведения, в число коих входил и Момо. Ну как входил… Входил тот, чей облик принял мимик.

Уголька ответ не устроил. Тогда он склонился к уху юноши и громко клекотнул. С вскриком Момо схватился за оглохшее ухо и рывком подорвался, сев.

– Да ты! Дрянь, как больно… Ты! Суповой… Да за что? – запричитал Момо.

Впрочем, «суповой набор» уже доходил ему до груди, а потому слова застряли в горле и не нашли продолжения.

За два долгих месяца Уголек обзавелся сильными крыльями с черными, как обсидиан, перьями, размашистым хвостом и внушительным гребнем на голове. Теперь юноша все больше и больше остерегался опрометчивых слов в его сторону; боялся, ибо не раз был свидетелем, как ловко феникс справлялся с тушками, разрывая их зубастым клювом и острыми когтями, а то и вовсе глотал целиком.

Уголек спорхнул с топчана к мешку на полу и занырнул туда головой. Затем вынырнул, и, демонстрируя, что, дескать, еда кончилась, ухватился клювом за дно мешка, потряс. И снова клекотнул, требовательно.

– Да я понял… – устало отозвался Момо. – Черти б тебя побрали, что за вечно жрущая птица…

Уголек меж тем уже озабоченно скакал по половому матрацу, на котором ютился Момо, кутаясь в тряпье от холода. Затем он перепорхнул с матраца на свой топчан-гнездо, честно отвоеванный в бою, а оттуда на стул, уронив его своим весом. В комнатушке портного для птицы уже было тесновато.

Момо, придя в себя лишь отчасти, сначала оглядел все туманным взором и почесал оглохшее ухо. Потом поднялся. Сойдя с толстого матраца, купленного на выделенные под птицу деньги, он почувствовал под ногами ледяной пол и, по-детски скривившись, натянул шерстяные чулки с башмаками. Затем стал осматривать себя, вспоминая, в чьем облике ходит. Нащупал торчащий за оттопыренным ухом хрящик – значит, в своем, родном.

Наконец, одевшись потеплее, потому что на улице уже гулял холодный, зимний ветер, он пошел по разбросанной в комнате соломе (Уголек опять подрал его матрац) к углу, чтобы набрать из деревянного ведра воды. Вода затянулась тонкой коркой льда, которая тут же изломалась, стоило Момо стукнуть ногой по бадье.

До праздника Гаара было еще полмесяца, но морозы, столь не привычные для юга, сковали улочки Элегиара.

Снова клекот. Уголек шумно перелетел с топчана на спину юноши, едва не завалив, ловко оттолкнулся от него, чтобы не оцарапать когтями, которые уже были размером с палец мужчины, и запрыгал по полу. Момо едва не упал. Он пролил часть воды из кружки, но ничего не ответил – у него в голове шумело, будто огрели сковородой. Лишь отупело уставился на лужу воды под ногами.

– Да пойду сейчас. Пойду. Пил я вчера…

Уголек мелодично присвистнул. Момо почудился в этом упрек.

– Ты ничего не понимаешь. Я вчера поспорил на то, сколько выпью с этим кожевником. Это дело рыцаря, как говорит Лея. Да, и я его победил! – Момо соврал, не желая признаваться птице в том, что на деле это кожевник его перепил. – А ты… В общем, это, Уголек, я скоро вернусь. Ты это, как обычно, заныкайся.

И Момо, шмыгнув носом, вернул кружку на полку и поковырялся в прохудившимся кошеле. Оттуда он достал монеты, чтоб купить птичьих тушек на мясном рынке. Выросши, Уголек стал питаться только мясом, а потому расходы на его содержание сильно возросли.

Момо с трудом натянул шерстяной шаперон, обмотал горло отрезом и накинул суконный плащ. Пока его качало из стороны в сторону, словно он стоял не в комнате, а посреди поля в буран, феникс снова настойчиво клекотнул. Ему не ответили. Тогда обозленная и голодная птица боднула портного в сторону двери, и тот едва не споткнулся.

– Да знаю, знаю… Сейчас схожу! – с раздражением отозвался Момо, чувствуя, как раскалывается его голова. – Монет и так нет. Этот чертов упырь обещал скоро прийти. А его все нет и нет. Повесил на меня все!

Уголек подпрыгнул и больно стукнул крючкообразным клювом по бедру юноши, затем заскакал вокруг, негодующе показывая в сторону пустого мешка, пока вновь не заголосил, прерывисто, но звонко.

Момо поморщился:

– Неблагодарная птица. Вот я кормлю тебя, а ты… Ай-ай! Да ну что, Уголек, ну чего ты такой задиристый? Не гляди так зло. Все, иду я, иду. И не кричи звонко. У меня голова болит…

И портной вышел из комнатушки, звякнув ключами и схватившись за лоб, в котором настойчиво стучало из-за попойки, к которой он еще не привык в силу юного возраста.

Пока его не было, Уголек важно зашагал по комнате, выкидывая вперед ноги с острыми когтями. Этими же когтями он стащил с крюка на стене рулон хлопковой материи и довольно подрал его, предвосхищая, как будет злиться его сосед. Потом до конца выпотрошил набитый соломой матрац Момо, раскидывая по всей комнате солому: то влево, то вправо. И еще немного на сундук. И чуточку в ведро с водой швырнуть, чтобы посмотреть, как она интересно плавает. А потом, когда мешковина чехла матраца сдулась, Уголек заполз в него и спрятался, довольно курлыча, как порой любил прятаться в расщелинах гор, играя со своими братьями и сестрами.

Однако, не найдя в этом полного удовольствия, он приступил к стачиванию клюва о ножки портновского стола. Уголек с радостью ждал того момента, когда неразумный юноша облокотится об стол и с воплями рухнет вместе с ним на пол.

Чуть позже феникс почистил отросшие перья, которые отливали черным металлом, деловито попрыгал по топчану и скинул оттуда жилетку, которую Момо посмел положить в его гнездо по неразумению. А после он перепорхнул на подоконник, клювом откинул крючок, державший створки, и, вытянув голову, стал смотреть на улицу. Благо, съемная комната была на самом верху, под чердаком, а сам чердак был нежилым из-за огромных дыр в крыше – можно не переживать, что его увидят.