Прошло полчаса. Он поймал себя на том, что все чаще поглядывает на дверь, за которой скрылась Элл, ждет ее возвращения. Но дверь оставалась закрытой. Он поискал взглядом в толпе: приходившего за ней слуги тоже не видно.

Наконец он подозвал другого усталого паренька, разносившего напитки.

– Прости, – спросил он, – ты не видел мою жену? Мальчик опешил, приняв было вопрос за шутку, потом огляделся, ожидая сразу увидеть Эллиави. И наконец покачал головой.

– Прости, благородный Дешрель. Не видел.

Давьян заметил, что хмурит брови и недовольно вздыхает. Как видно, придется искать ее самому. Встав, он пробрался между забытыми в проходе стульями и выскользнул в дверь, за которой скрылась Элл.

За коротким коридором, где горел всего один факел, открылась вторая дверь, она шла во двор замка. Он почувствовал, как сильнее сошлись брови. Каер Лиордас он знал плоховато и не сообразил, что эта дверь ведет наружу. Что понадобилось там Элл?

Двор был освещен, но в ветреную ночь многие факелы коптили – никто их не поправлял, у стражников тоже на уме был один пир. Давьян поймал себя на том, что, с чуть закружившейся от вина головой, бесцельно бредет вдоль замковой стены.

Потом он увидел. Проблеск, белое пятно в черной грязи канавы. Еще не понимая, он подошел, вгляделся в полумрак.

Вопль вырвался из горла раньше, чем он понял, что происходит. Он стоял коленями в грязи, в холодной жиже, криками призывая на помощь и баюкая окровавленную голову Элл. Ее глаза слепо уставились на него, из неровного разреза на горле еще сочилась темно-красная жидкость. Все платье было измазано и порвано так, что он не хотел даже думать, что с ней сделали. Не переставая плакать, он заботливо, нежно оправил на жене одежду.

За спиной раздались крики, на его призыв сбежались люди. Кто-то ахнул от ужаса, первым рассмотрев открывшееся зрелище, но он не оборачивался, не мог оторвать глаз от Элл. Он мягко качал ее на коленях, из горла рвались рыдания, слезы заливали ее прекрасное холодное лицо.

Нет. Так быть не может. Он не позволит, чтоб было так.

Он углубился в свой тайник, он уходил глубоко – глубоко как никогда. Он вычерпал все. Он закрыл глаза, ощутил под ладонями холодную влажную кожу Элл и перелил в нее всю суть. Он чувствовал, как закрывается рана на шее, как выцветают испятнавшие ее тело синяки. Он напрягался, всей волей желая, чтобы снова забилось сердце, чтобы вернулась жизнь. Он опустошал себя, зная, что перешел опасную черту, и не боясь этого.

Но когда он открыл глаза, Элл все так же смотрела в сумрачное небо. Грудь не двигалась. Кожа осталась холодной.

Он не знал, сколько прошло времени, пока не ощутил на своем плече руку. Илрин, его учитель в Академии.

– Кто это сделал? – дрогнувшим голосом спросил Илрин. В глазах его стоял ужас, гнев, боль и горе. Элл тоже была его ученицей.

Давьян понял, что озирается. Взгляд его нашел молодого парня – кто он, вспомнилось не сразу, но когда вспомнилось, горе полыхнуло раскаленной добела яростью. Слуга, который привел ее сюда. Привел на смерть.

Он мгновенно оказался на ногах: он никогда не поверил бы, что способен двигаться так быстро. Проскользнув через густеющую толпу, он сжал горло мальчишки обеими руками.

– Рассказывай! – прорычал он. И едва узнал собственный голос.

По лицу паренька текла кровь.

– Это был священник, – выдавил он. – Тот, что вас венчал. Он попросил меня вызвать твою жену.

Давьян смотрел на парня, не ощущая ничего, кроме ярости. Он увлек Элл к смерти. Он в этом участвовал.

Тайник уже пополнялся. Он перелил суть в ладони, придав им десятикратную силу, и дернул.

Шея слуги переломилась сухой веткой. Тихий стон прошел по толпе пораженных зрителей.

Давьян почувствовал, как оборачивается, шарит глазами по толпе. Священник. Святой якобы человек. Он это сделал. Люди шарахались от него; кто-то из друзей окликал, умоляя остановиться, но никто не встал на пути. Не так они были глупы. Попытайся они всей толпой удержать его, он бы даже не заметил. Отмахнулся бы как от мух. Он найдет того священника и убьет, медленно и мучительно.

Поиски были недолгими. Он поднял зрение высоко над замком, озирая окрестные поля и почти сразу увидел одинокую фигуру, пробирающуюся по северной дороге, оскальзывающуюся на сыпучем склоне. Простая коричневая ряса узнавалась даже издалека, даже в темноте.

Он двигался как никогда быстро, и все же в его движениях была холодная обдуманность, спокойствие, несовместимое с бушующим в нем пламенем. Он шел, а люди вокруг застыли статуями. Ветер застыл, едва ощущался, языки факелов медленно раскачивались. Проходя мимо, он выдернул один из гнезда, покинул замок и повернул на север.

Он знал, что всякий, глядя ему вслед, увидит лишь рыжий огонек, не более того.

Он обошел беглеца, твердо встал на пути тяжеловесного священника. Давьяну хотелось увидеть его лицо. Увидеть взгляд, когда тот поймет, что сейчас умрет.

Заметив перед собой Давьяна, священник остолбенел. Скулы его разгорелись от быстрой ходьбы, но в остальном он был бледнее призрака. И лицо выражало чистый ужас.

– Смилуйся, – прошептал он и, в спешке попятившись, упал назад. Он, даже сидя на дороге, казалось, отползал, уставившись на преследователя диким взглядом. – Смилуйся. Это не я. Элом клянусь, это не я.

Взгляд Давьяна упал на замаранную одежду священника. Руки до плеч были голыми, и на них виднелись длинные царапины. Испарилось последнее подобие хладнокровия.

Он дотянулся сутью, прижал толстяка к земле. И сосредоточился на его руках. Священник завопил, когда левый мизинец с коротким треском вывернулся назад. Выпустив мизинец, Давьян перешел к следующему пальцу. Хруст. Хруст. Хруст. Хруст. Давьян едва ли сознавал, что делает. Он желал одного – чтобы этот человек ощутил ту же боль, какую чувствует он. Или хуже.

Он продолжал. Когда он доломал пальцы на ногах, вопли священника перешли в слабый скулеж.

Давьян нахмурился. Так не пойдет. Этот человек еще ничего не прочувствовал.

Он сосредоточился. Он напоил священника сутью, позволив срастись сломанным костям. Вправить их он не потрудился; кости срослись под неестественными углами уродливо и, вероятно, с мучительной болью. И все же самая страшная боль унялась.

Он переменил направления тока, нацелив суть в кровь. Нагрел ее. Сперва немного, затем сильнее, и наконец ощутил, как она вскипает. На этот раз священник вопил как следует. Протяжные крики боли, душераздирающая агония. Давьян смотрел бесстрастно, ничего не ощущая. Ни удовлетворения. Ни печали. Это не было местью. Справедливость, простая и чистая.