Нюська отвернулась, ткнулась лицом в подушку, зашептала тихонько:

– Я соврала.

– Когда?

– Когда сказала, что не люблю тебя.

Про любовь Обру ни разу не говорили. Никто и никогда. Разве что мать. Но матери он не помнил. Даже жарко стало.

– Знаешь чего, – прошептал он в растрепанные Нюськины волосы, осторожно разглаживая вышивку, – я думаю, в том парусе хоть одна красная нитка да была.

Лодочка качалась мягко, как колыбель. Злое море притворялось ласковым, медленные волны пахли морской травой и горькой полынькой. Нюська была под боком, и все было очень хорошо, пока в небесах над морем, над белыми горами, на западе и востоке, на вечерней заре и на утренней, не встали две одинаковых тени, не принялись спорить неразличимо похожими голосами.

– Так это и есть твое лекарство?

– Угу.

– М-да. Сильнодействующее средство. Радикальное. Меня, например, так пробрало, до сих пор опомниться не могу.

– Да ладно. Рыжая говорит, Анна сама встала. Впервые за… Да вообще впервые. Он, конечно, тот еще злыдень, но заявился вовремя. Очень вовремя. Я не понимаю природу болезни и…

– Дела настолько плохи, что сойдет все что угодно. Тяжелый случай. За девочку я тебе весьма благодарен. Самый разумный из твоих безумных поступков.

Но если, для того чтобы наслаждаться ее обществом, мы должны терпеть в замке вот это…

– А что делать?

– Ну, постирать его, что ли, для начала. А потом объяснить как-нибудь, в доступной его пониманию форме, что не следует ложиться на кровать в грязной одежде и обуви. Нож отобрать.

– Отобрали уже.

– И прочие острые предметы держать от него подальше. Что там у нас на кухне? Кочерга? Топор? Штопор?

– Жданкины спицы вечно везде валяются. А у Аннушки ножницы без присмотра лежат, – задумчиво добавил белобрысый.

– Где только бедная девочка это раздобыла?

– Ну, девушки, они ж как малые дети. Подберут какую-нибудь гадость и носятся с ней. Спросите рыжую. Она во всех подробностях знает.

– Пошел вон из моего сна, козел! – смекнув, что обе тени принадлежат проклятому травнику, пробормотал Обр. Но тени продолжали трепаться как ни в чем не бывало.

– Почему бы тебе самому на ней не жениться?

– Не могу. Она уже замужем. Вообще, всех хороших уже разобрали. Только меня, сирого, никто не любит.

– Да-да. Мне тут донесли, что в Перебродах драка была. Две девицы чуть все косы друг другу не повыдрали. Не знаешь, с чего бы это?

– Хм. Почему бы вам самому не жениться?

– Странный вопрос. Откровенно говоря, это не твое дело.

– Мое. Надоело спать на мокрой подушке. Меня же нет никогда. Вот Жданка у меня и прячется. Забьется на постель и ревет. Как любящий брат, я просто обязан…

– Заткнуться и заняться делами. У тебя больной с гангреной на почве обморожения. Смотри, как бы ногу отнять не пришлось.

Услышав это, Хорт прошипел: «Хоть убейте, не дамся!» – попытался вырваться из мягких объятий сна, но проклятый вражина, гад белобрысый, склонился над ним и грозно приказал: «Спать!»

– Да пошел ты… – сумел четко выговорить Обр и провалился в полную черноту.

* * *

Проснувшись, он понял, что проклятый лекарь добился-таки своего. Нюськи рядом не было. И вообще никого не было. Хорт лежал почти в полной темноте, высоко и неудобно, на чем-то очень похожем на жесткий стол. Никаких пуховых подушек и шелковых одеял. Голова без помех соприкасалась с голой доской, а накрыт он был широким куском сурового полотна. Жуть! Убрали как покойника. Вот-вот гроб принесут. Обр поспешно сел, так и не достав до пола. Оказалось, что из одежды на нем только пятна липкой мази, пухлые пластыри по всему телу и бинты, окутавшие стопы до самых лодыжек. Вспомнив давешний разговор, он принялся поспешно ощупывать повязки. Ноги оказались на месте. Одного пальца, кажется, не досчитался. Ну и ладно, и без пальцев люди живут.

Решив не обращать внимания на такие мелочи, Обр занялся главным. Надо найти Нюську, и ходу отсюда, пока не поздно. Сполз со своего странного ложа, замотался в покрывало и неуклюже заковылял к светлому пятну, смутно похожему на дверной проем. Не ошибся. Это и правда был выход в полутемный коридор. С одной стороны тянуло теплом, как из бани, и слышался плеск воды. С другой виднелся яркий полуденный свет. Обр двинулся туда и скоро оказался в знакомом громадном зале. Идти было больно, стоять тоже.

Наскоро оглядевшись, не обнаружил ничего опасного. Камин горел. Рядом на подушках валялись клубок с воткнутыми спицами, какое-то запутанное вязание, толстая книга переплетом вверх и красавчик-лекарь лицом вниз. Белые волосы разметались по подушкам. Руки раскинуты, как после тяжкой работы.

Сплюнув, Обр решительно побрел к странной зеленой лестнице. Уже карабкаясь вверх, сообразил, что не помнит, где искать Нюську. Но тут повезло. Услышал тихий Нюськин голосок и девчачье хихиканье. Хихикала, ясное дело, рыжая назола. Ух, предательница, злыдня!

Оберон едва не запутался в занавеске у входа, но все же прорвался внутрь.

Рыжая сидела на Нюськиной постели, держала на растопыренных руках какие-то нитки, Нюська сматывала клубок. Обе уставились на фигуру в белом покрывале с легким испугом.

– Ой, – сказала Оброва жена, роняя клубок, – ты зачем пришел? Тебе лежать надо.

– Фу, – заметила рыжая, – приперся без штанов. А здесь между прочим дамы.

– Это ты, что ли, дама? – мрачно поинтересовался Обр и уселся у изголовья Нюськиной постели, всем своим видом дав понять, что добровольно отсюда не уйдет.

– Не сердись на него, – встрепенулась Нюська, – он хороший.

– Не-а, – уперся Хорт, – не хороший я. Даже не надейся.

– Ой, – всплеснула руками рыжая, – страшно-то как! Ладно. Пойду, штаны тебе найду.

Обр нутром чуял, что она над ним смеется. И точно. За опавшей занавеской снова раздалось отчетливое хихиканье.

* * *

Несколько дней его никто не трогал. Никто не мешал сидеть с Нюськой, смеяться и говорить с Нюськой, смотреть, как она спит, ест и улыбается.

Рыжая служанка исправно носила им еду да поила Нюську по часам непонятным лекарством.

И одежду принесла, как обещала. Самую простую, обыкновенную. Штаны да рубаха были чистые, целые, но точно с чужого плеча. Хотя в плечах-то как раз в самый раз. Зато рукава и штанины малость длиннее, чем требуется. Обр заподозрил, что ему всучили обноски белобрысого дылды, но предпочел об этом не думать. Зато никаких тебе сундуков с шелковыми камзолами и нарочно подсунутыми ножами.

Еда тоже была самая обыкновенная. Щи, да каша, да пареная в горшке репа. Хорт ценил еду в любом виде, но и он, немного отъевшись, начал замечать, что все какое-то не такое. То ли подгоревшее, то ли пересоленное. В общем, готовить рыжая и вправду не умела, а других слуг на кухне не водилось. Зато перевязку сделала хорошо. Заодно Обр убедился, что все пальцы на месте. К концу недели он уже мог передвигаться, не корчась от боли, зато весь извелся от непонятной тревоги.