и методами наук о природе и огромная эвристическая роль «идеальных типов».

Вместе с тем стала понятной и важность полидисциплинарного подхода к изучению истории. Этнология и культурная антропология перестали быть науками только о «холодных» обществах, т. е. обществах, которые воспроизводят себя преимущественно по правилам «гомеостасиса» и члены которых слабо ощущают движение истории. Эти научные дисциплины смогли предложить историкам «горячих», относительно более динамично развивающихся, обществ новые вопросы для изучения и иные критерии для сравнения и типологизации. Создались новые ориентации исторического знания, оказавшиеся более перспективными, чем союз с политэкономией и социологией. Впрочем, в рамках исторического подхода и экономика и социология приобретают новое измерение; так возникли историческая социология и экономическая антропология. Эти направления неразрывно связаны с эшелонированным во времени изучением истории человеческого сознания — с палеопсихологией, исторической психологией и историей ментальностей.

Все упомянутые направления фокусируются на сознании человека, на его представлениях о себе, о мире и обществе. Не политические события сами по себе, но — в восприятии их участников и современников (и последующих поколений); не материальное производство и обмен как таковые (это предмет не истории, а политической экономии), но в качестве одной из форм человеческой деятельности; не автономное художественное творчество (предмет филологии и истории искусства), но обнаружение в нем моделей мира его творцов и тех, кому их создания были адресованы. Иными словами, и хозяйственная деятельность, и политические факты и институты, и культурные творения, и, прибавим, религиозная жизнь, — все эти сферы находят в контексте исторического исследования специфическое преломление — как формы человеческой активности и, следовательно, индивидуального и коллективного поведения. Поскольку любой род деятельности человека окрашен его психологией и получает отпечаток его взглядов на мир и его эмоций, эта психология, индивидуальная и коллективная, представляет собой неотъемлемую составную часть исторического процесса и должна быть в качестве таковой изучена.

Направление исторического знания, которое в наибольшей мере восприняло новые импульсы и далее всего продвинулось по пути переориентации своих исследовательских интересов, — это «Новая историческая наука», или Школа «Анналов». За 60 лет своей истории она прошла долгий и далеко не прямой путь. Ее основные принципы (научные «парадигмы») были четко сформулированы М. Блоком и Л. Февром, наиболее крупными французскими историками XX столетия. Их творчество приходится на первый период существования журнала «Анналы», основанного в 1929 г. Многое сделавший для утверждения позиций школы глава этого направления в конце 50-х — начале 70-х годов Ф. Бродель отошел от намеченного ее создателями научного курса; его занимали преимущественно «геоистория», история экономики и материальной цивилизации, тогда как интерес к человеческому содержанию исторического процесса, к ментальностям, к историко-антропологической проблематике был оттеснен на задний план.

Однако подход Броделя не восторжествовал. В 60-е годы в недрах «Новой исторической науки» выдвинулся ряд историков «блоковской» ориентации, ученых, искания которых были устремлены на идеал «глобальной», или «тотальной», истории, т. е. на достижение исторического синтеза, на преодоление разрыва между историей экономики и социальных структур, с одной стороны, и историей духовной жизни во всех ее проявлениях и на разных уровнях — с другой. Из-под пера таких исследователей, как Ж. Ле Гофф, Ж. Дюби, Э. Леруа Ладюри, вышел ряд трудов, которые представляют первостепенный интерес как с познавательной точки зрения, так и в методологическом отношении. По всеобщему признанию, их монографии принадлежат к лучшему, что было создано в 60-80-е годы в нашей профессии.

Вместе с тем в этом же поколении «анналистов» существует и иное, отчасти противостоящее им направление, представители которого сосредоточивают свои усилия на компьютеризации исторического исследования и разработке так называемой серийной истории, связанной с математической обработкой массовых данных (П. Шоню, Ф. Фюре и др.). Водораздел между разными тенденциями провести трудно. Например, Леруа Ладюри, многое сделавший в области истории ментальностей и «этнологической истории», отдал должное и математизированной истории.

Расхождения среди «новых историков» отчасти обусловлены тем, что медиевисты по характеру своей профессии и природе изучаемых ими источников тяготеют преимущественно к качественному анализу уникальных исторических текстов, тогда как специалистов по истории Нового времени привлекают массовые, серийные источники. Тем не менее причины расхождения, видимо, лежат глубже. Так или иначе, можно констатировать существование в недрах «Новой исторической науки» наших дней определенной традиции, которая восходит к Блоку и Февру; не повторяя своих великих предшественников и идя в ряде отношений дальше их, эти историки активно творчески участвуют в обновлении и переориентации современного исторического знания. О них-то и идет речь. Изучение этой тенденции представляется в высшей степени важным. Позитивный опыт, ими накопленный, не должен игнорироваться; не менее поучительны их ошибки и трудности.

Любопытное явление: французские историки, по их собственным словам, традиционно далеки от теории и весьма неблагосклонны к эпистемологическим штудиям[391], и тем не менее именно они раньше и острее других ощутили те сдвиги, которые давно назревали в историческом ремесле, и попытались выявить их в конкретной исследовательской работе. Новые подходы к истории, провозглашенные Февром и Блоком, отчасти могли быть подсказаны их предшественниками и коллегами — социологами (Э. Дюркгейм, М. Хальбвахс), этнологами (М. Мосс), философами (А. Берр), психологами (Ш. Блондель), географами (П. Видаль де ла Блаш), историками (А. Пиренн, Ф. Мэйтленд, К. Лампрехт, И. Хёйзинга), экономистами (Ф. Симиан), лингвистами (А. Мейе)[392]. Однако только в лаборатории «Анналов» различные тенденции гуманистики и социальных наук привели к возникновению качественно нового историографического феномена — Школы «Анналов». В чем же заключается его новизна и значение?

Сами по себе компаративистику и интерес к психологической стороне исторической жизни, внимание к истории языка или к «человеческой географии», как стремление к синтезу в истории, сколь они ни существенны в трудах «анналистов», едва ли можно принять за исключительные отличительные признаки, выделяющие это направление из всей современной историографии. Подлинный «коперниканский переворот» в профессии историка (как неоднократно квалифицировали вклад Блока и Февра) заключался в новой концепции деятельности самого историка, в коренном изменении отношения историка к объекту исследования[393].

Присмотримся к некоторым сторонам этой концепции.

Первое. Февр и его последователи резко противопоставили традиционную «историю-повествование» «истории-проблеме». Историки-позитивисты, приверженные к «истории-повествованию», склонны пересказывать содержание исторических памятников, демонстрируя тем самым свою полнейшую от них зависимость; их девиз — «тексты, все тексты, ничего помимо текстов!» Там, где источники молчат, должен быть нем, по их убеждению, и историк; там, где они искажают или упрощают действительность, ее по необходимости исказит и упростит и он[394]. Кое-кто из позитивистов уподоблял себя тряпичнику: надо собирать любые «данные», впоследствии они смогут пригодиться. Итак, историк «отражает» содержание источника, которое он принимает за подлинное содержание самой истории. Если соблюдены правила внешней и внутренней критики на предмет установления