прежнее их укрытие. Такую беспардонность Арман объяснил детским словечком, которое — в переводе с пухоперонского — звучало как наше «атас!».

Сюда шла дамская троица: мадам Колун с дочками Колеттой и Агнессой. Очень было полезно женихам услышать несколько фразочек из их речей, для посторонних ушей не предназначенных…

Чья пропажа?

— Значит, так, девочки. Все должны видеть, что это наша пропажа, наша — даже больше, чем ихняя! Так что, если Эжен с Арманом прилипнут, — вам не до них… у вас горе-тоска-кручина… вы не просыхаете от слез… Я вам про генералов новеньких говорила? Не мужчины, а шоколад с ромом! Поэтому с той парочкой — тверже и гордей!

— Ну кто выражается так? — устыдилась Колетта материнского невежества.

— А как? — спросила мадам Колун. — Твердей и горже?

Сестры залились смехом.

— Вы потише хихикайте: не смеются тут! В последний раз смеялись знаете когда? Когда ваших двух женишков одним тянитолкаем сделали, — напомнила дочкам мать.

— Ну что я могу сделать, если мне смешинка в нос попала? — оправдывалась Агнесса, снова прыская. А Колетта, заразившись от сестры смешинкой, предложила подняться и пересидеть в зимнем саду, а еще лучше — в королевской библиотеке: если надо тоску изображать, сказала она, книжки ее лучше всего нагоняют…

Когда дамы удалились, заросли жимолости опять выпустили мужчин. Коверни был взбешен, Посуле выглядел скисшим.

— Понял, как дела нынче делаются?

— Почти. Понял все, кроме «тянитолкая», — кто это, Арман? Зверь такой?

— Не знаю. Знаю одно: такую тещу я уступаю новеньким генералам без боя! Не желаю, чтобы со мной обращались «тверже и гордей»! Гордей!

— Кошмар. В общем, мы опять передумали, да?

— Как «мы» — не знаю, а я точно!

— Нет-нет, я тоже… Будем, так сказать, еще гордей, да?

Не знаю, как вас, дорогой читатель, а меня, автора, занимают эти разговоры не сами по себе. Они что-то приоткрывают новенькое в судьбе Золушки, в отношении к ней разных людей!

Видите ли, я ведь не вхож в то измерение, куда увел нашу героиню юный чародей; там все недоступно мне точно так же, как и вам. Поэтому только отраженным, косвенным способом можем мы с вами теперь узнавать про нее…

Гуси и гении

Вот что это значит — если, гадая на своих дочек, сжигаемая страстью выдать их замуж поскорее и получше, мадам Колун видит уже других кандидатов, более козырных? С чего бы это? А что значит — «не смеются тут»? Я, например, не сразу разобрался… Для этого понадобилось услышать продолжение доклада Фуэтеля принцу. Когда инвалидное кресло катилось вдоль малинника, Лариэль переспросил:

— Как, вы сказали, вся книга называется?

— «Сказки моей матушки Гусыни», Ваше Высочество. Там не только про Золушку… Я обратил бы ваше внимание на восхитительную историю «Кота в сапогах», на леденящую кровь сказку «Синяя Борода»… Прикажете перевести на пухоперонский?

— Пожалуй… Он бывал у вас, этот автор? Не знаете? Узнайте. Матушка Гусыня — по-моему, ясный намек, что бывал! А в противном случае откуда ему известно все?

Фуэтель поспешил успокоить королевского сына:

— Не все, Ваше Высочество, — к счастью, не все. Огорчения последнего времени туда не вошли, сказка о Золушке оканчивается у него вашей свадьбой.

— Ей-богу? — с надеждой уточнял принц. — Значит, я еще выгляжу там пристойно?

— О, не то слово, Ваше Высочество! В первый же вечер вы доводите героиню до высшего восторга, до головокружения. А уж сама она просто неотразима!

Вообще говоря, мой принц, ей суждено было выглядеть немножко пресной или чересчур сладкой — из-за некоторого перебора достоинств. Тут, изволите ли видеть, и доброта, и терпение, и ангельское чистосердечие, и редкое трудолюбие, и скромность — читатель ощущал бы не слишком большое доверие и — осмелюсь даже сказать — приторно-сладкую слюну… Но к ее добродетелям автор присоединил какую-то таинственную грацию — и она стала покорять целые страны! Прежде всего детей, но вслед за ними и взрослые от нее в восторге…

Спиной принц Лариэль придал своему креслу резкий обратный ход; оно наехало колесами на лакированные туфли красноречивого министра эстетики. Тот скривился от боли.

— Не надо ее хвалить, я не просил вас об этом! Вам ее хвалить нельзя, неужели не ясно? Не лично вам, а всем вам, любому из вас! Грация была у нее своя, никто ничего не присочинял! В общем, так: перевести и напечатать сто тысяч экземпляров. Как имя сочинителя?

— Перро… Шарль Перро, Ваше Высочество… — В руках министра дрожал мини-блокнотик, заведенный в подражание барону Прогнусси; там он сделал пометочку: «100 000 экз.».

Потом принц о памятнике заговорил. Кому или в честь кого памятник — уточнять не требовалось: и говоривший сидя, и слушающий стоя — оба хорошо знали, о чем речь.

— Вы подали мне семнадцать проектов. Семнадцать… И все это холодно, грубо, слащаво, безжизненно! — Лицо принца выразило страдание. — Господи… Неужто забыли уже, какой она была? Вот здесь же ходила! На этом месте стояла… вот где вы сейчас. Здесь она мне рассказывала про детство свое… Она его в таких подробностях помнила… Сойдите с этого места! — Нежное воспоминание вдруг оборвалось гневным этим приказом. — Кыш!

Фуэтель этаким стрекозлом перепорхнул на другое место. Но видимо, исчезнувшая принцесса когда-то стояла и там! Под капризно-страдальческим взглядом принца пришлось переместиться еще два раза.

— А голос? Голос помните?.. А теперь вообразите, черт побери, каким голосом заговорила бы такая статуя… Я, например, глядя на ваши проекты, слышу тетю Гортензию мою! Или эту… как ее? — камер-фрейлину нашу! Все не то, в чем-то главном не то, понимаете вы? — Сейчас принц не разнос устраивал — уместнее было бы другое, странноватое здесь слово — взмолился:

— Фуэтель… мне нужен гений, чтоб ее изваять! В Пухоперонии есть гений сейчас?

— Если гений понадобился трону — он обязан быть! — жизнерадостно выпалил министр и стал быстро-быстро листать свой мини-блокнотик, как опытный картежник колоду. — Я только затрудняюсь назвать сию минуту… понадобится время, Ваше Высочество…

Но принц повесил голову. И сказал угрюмо, словно это был приговор самому себе:

— Где там… Мы и гусей-то плохо выращиваем, а уж гениев… Поехали прочь отсюда.

Не с пустыми руками из Фармазонии

Легче ему не стало и в самом дворце: там, на каменной бело-розовой террасе, перед ним расшаркались еще два персонажа — карлик Прогнусси и Бум-Бумажо. Они были в отъезде какое-то время, но принц нисколько не успел по ним соскучиться. Заметно было, что они не похудели, не переутомились… Зачем они пожаловали? Разве им было назначено?

— Нет-нет, но хотелось бы верить, — снизу, будто к Лариэлевым коленям обращаясь, отвечал малютка-барон, — что мы