— А я как сказала? Я и говорю: на постамент. Знаем ведь, что это не могилка, что нет ее там, а где она — неизвестно…

— Мам, так ведь лучше же, что не могилка… — утешала Колетта.

— Мадам, — подойдя к мачехе вплотную, строго обратился к ней принц. — Золушка жива, и ахинею нести не следует. Грех!

— Жива? Это вы точно знаете? Радость-то, радость-то какая. — С трубным звуком она высморкалась в платок, расшитый в прошлом году руками падчерицы. — Да мы, честно говоря, и сами знаем, что жива. Материнское сердце вещун. Оно все чует.

— Не нужно темнить, мадам Колун, — попросил Лариэль. Он вернулся в кресло, но всем корпусом подался оттуда вперед, когда спрашивал: — Скажите просто: слышали вы ее голос в эти дни?

Мачеха сообразила: вот он, ее шанс! Если кто-то мог слышать Золушку, то почему ж не они, не самые родственные ей люди? Всякий человек имеет свою фантазию, и вот как брызнула фантазия у мадам Колун:

— Было, Ваше Высочество! Не один раз. Я крест поцелую, что этой ночью была у нас беседа с ней. Вот что больше всего ее заботит — это, конечно, положение сестер. Не может она без слез видеть, что девочки до сих пор не замужем. «Знаете, — говорит, — мама, когда я в такой славе, в почете таком, — второстепенные придворные, вроде господ Коверни и Посуле, уже не пара моим сестренкам. Им бы каких-нибудь генералов моложавых…»

— Какая же она прелесть! — подхватила Агнесса.

— Моложавый генерал — лучше и нельзя посоветовать даже! — восхитилась Колетта. А мадам продолжала излагать главную заботу Золушки:

— «В общем, — говорит, — принц непременно подыщет для них что-нибудь поосновательнее…» Нет, как это она выразилась? Я слово забыла…

— Попрестижнее? — подсказала Агнесса.

— Вот! Ее слово!

Тут некоторая странность возникла: кто-то усмехнулся и тяжко вздохнул. Пустяк, в общем-то: смешок и вздох от всего сердца, без единого слова. Но прозвучало это так, что семеро участников сцены переглянулись в испуге, потому что ясно ощутили: из кого-то восьмого это вырвалось… А кто восьмой-то?! Но с таким же успехом и почудиться могло…

— Вы слышали? Слышали?!. Это по поводу вашей беззастенчивой лжи, мадам Колун!

— Кто вздыхал-то? — не отступала мачеха. — Я крест поцелую, что вот так все и было…

И тогда Лариэль попросил их покинуть дворец! И пообещал внимательно разобраться с тем пергаментом, где им давался графский титул… Поскольку и без очков видно: очень все-таки сомнительный документ…

Тут младшие графини заскулили. Мамаша их решила обратиться за справедливостью прямиком к падчерице: задрала голову, простерла руки к люстре и завопила:

— Ты глянь, дочура моя! Что хотят, то и делают! Не верь, не верь, голуба моя, памятникам да кораблям, на которых имечко твое малюют! Ты лучше полюбуйся, моя горькая, какие пасьянсы твой муж раскладывает: одни фаворитки на карточках, другие живьем, в гостиницах дожидаются… И нас, главное, прогоняет, чтоб уж полная свобода ему была!

Тогда принц сказал министрам, всем троим: этой славой он им обязан — вот пусть они и проводят дам…

Делать нечего: под конвоем по-черному мрачных министров мадам Колун и дочки стали спускаться по лестнице.

— Что же ты наделала, мать?! — в ужасе шептала Агнесса. — Ведь это конец… Finita!

Колетта просто рыдала в голос, уже не стесняясь никого:

— Уж лучше оставались бы Арман с Эженом! А теперь ведь ноль! Но-о-о-оль!..

Принц Лариэль остался один. Наконец-то… Забыв об инвалидном кресле, он стал ходить кругами, по террасе, по бильярдной, по библиотеке (эти три помещения сообщались между собой); он стал напряженно вглядываться в воздух, почти ощупывать его руками — как будто воздух, пустоту можно ощупать!

— Золотко мое, — произнес Лариэль осторожно. Губы у него были сухие-сухие. — Ты ведь здесь? А? Ты здесь, я знаю!

Но ответил ему мальчишеский голос. Мы знаем — чей.

— Нет ее здесь.

— Позвольте… кто это? Разве это не ее вздох я услышал?

— Мой. Это я не выдержал.

— А она? Она близко? Я смогу заговорить с ней?

— Не сейчас. Сейчас она кормит папеньку вашего и сообщает ему историю стойкого оловянного солдатика — только за сказку он согласился поесть. А вообще, лежит старичок будто без всякого присмотра, небритый… на тумбочке что-то заплесневелое, в стакане — две осы… Эх вы!

Лариэлю стало стыдно.

— Да, правда ваша. — Он тер свой лоб так, будто пытался избавиться от странного пятна, которого вчера еще не было. — Правда ваша… Не пристало, конечно же, королю…

— Да не королю, черт возьми! Отцу родному! Папе… — с досадой выкрикнул голос ученика Феи.

— Все знаю, нехорошо, стыдно… — бормотал Лариэль, а сам все пытался понять, откуда голос-то, где он, таинственный этот паренек… — Я распоряжусь… Но вы про нее, господин чародей, про нее скажите! Когда вы ее… как бы это сказать? Когда вы ее отпустите?

Он услышал смех мальчика. Недолгий, впрочем, и невеселый.

— Ха-ха! У меня точно такой же вопрос к вам, принц. Только не время сейчас — вон свита ваша…

Принц оглянулся. Да, не только вернулись те трое, но еще и генерал Гробани к ним добавился, а возглавила всю процессию герцогиня Гортензия, сестра покойной королевы-матери!

— Опять вы? Зачем? — с холодной яростью спросил принц Лариэль. — Будем взвешивать достоинства нефтяных отходов и зубных протезов? Усики и родинки?

Но разве смутишь таких людей, как они, — наметивших цель и на все готовых ради нее?

— Спокойнее, дружок, — сказала тетя. — Мы интересуемся: долго ты еще собираешься киснуть? В инвалидной коляске кататься? Огорчаешь, племяш. Ожидания не оправдываешь. К такому вот выражению лица корона не подходит…

В другой обстановке — вернее, перед другими людьми — он признал бы: правда истинная, все так и есть… мало что светит пухоперонцам от такого мрачного, тяжелого меланхолика, каким стал он… И вряд ли он сделается другим, надев отцовскую корону… Но баловать откровенностью этих — ни за что!

Генерал Гробани предложил принцу попробовать бег. Пять-шесть раз вокруг дворца, с высоким вскидыванием коленок, утром и вечером… Советовал генерал по личному опыту: сам он, когда овдовел, расклеился так же нехорошо, так же надолго, и спас его для службы и отечества исключительно такой бег. И еще — бассейн! Только воду в нем надо от минус пяти до плюс пяти; теплее — вряд ли поможет!

Рассеян был принц, глуховат к добрым советам… И вдруг, оглядев всю компанию, он оживился и крикнул камердинера своего, Гастона. Опять клюнула в темечко та идея: надо угостить их! Угостить знатно, чтоб запомнилось… Идея овладела принцем так азартно, что и от самих гостей не