утаил ее Лариэль! В леднике, объявил он многообещающе, осталось фунта три фармазонского творога!.. Господа, небось, так по нему соскучились!.. Накроем стол, посадим за него всех пламенных борцов Кисломолочного движения, все они тут как раз…

И принц повторил свой клич с нетерпением: «Гасто-он!»

По крайней мере, у троих из свиты лица серыми стали, они затрепетали, готовы были о пощаде молить, но герцогиня и карлик Прогнусси оказались не столь пугливы.

— Полно, полно, принц… — сказал шелестящим голосом Сточетыресантиметрастраха. — Не будем фордыбачить, да еще наивно так. Гастон — мой человек… Да-да, на двойном он жалованье — у вас и у меня… не извольте сомневаться. Начальником стражи у вас — шурин мой… Так что не надо. Тетушка ваша права: соберитесь-ка лучше, коронация на носу…

В этот момент появилась служанка Люси:

— Ваше Высочество Гастона изволили звать? А он чего-то скушал несвежего, маялся… и попросил подменить его.

Похоже было, что развязку этой сцены именно Люси принесла. Та самая — Люси-Не-Поддамся-Не-Проси. Принц Лариэль зачем-то удержал ее за руку, хотя без его позволения она и так никуда не делась бы. Почтенным членам Совета Короны было сказано сухо и твердо, что принц будет занят теперь, что беседа откладывается «на потом»…

Когда получившие от ворот поворот спускались по лестнице, карлик-барон ткнул генерала Гробани двумя сухими злющими пальцами в область печени:

— Такие вот штуки откалывает молодость, друг мой. А вы бег навязывали! Ха-ха.

Загадочные старания

Оставим на совести карлика его догадки насчет чужой личной жизни!

На самом деле Лариэлю понадобилась Люси, чтобы еще раз расспросить о Золушке: они, оказывается, общались теперь; изредка, но все-таки общались!

— Расскажи: после четверга говорила она с тобой?

— Нет пока…

— Вот видишь, и ко мне не торопится. Ты мне повторишь, как она сказала? Не все… всего не надо, а только то, что меня касается?

— Да сколько хотите! Но про вас она же очень коротко сказала, одно сочувствие — и все… Трудно ему, Люси, говорит. Просто человеком — и то быть нелегко, все время надо стараться. Каково же принцу, на которого смотрят все?

Лариэль слушал с напряженной застывшей улыбкой. Слова эти, при всей их простоте и ясности, казались чем-то вроде кувшина с узким горлом, из которого журавль потчевал лису в басне: как ни увивалась возле кувшина рыжая, сколько носом туда ни тыкалась, ничего, кроме дразнящего запаха, не досталось ей… А теперь в такой роли — он…

Он признался: вот уже не в первый раз Люси ему пересказывает это, и все время какая-то загадка ему чудится в детской этой фразе — все время надо стараться!

Еще он спросил, какой был голос — без слез? Оказалось — спокойный. Как бы с улыбкой печальной, и не более… Он уговорил или даже заставил Люси сесть рядом с ним. Она ужасно смущалась: в таком близком соседстве с ним самим? Сидеть? Ей? Да еще в этом вот фартуке? Наконец нервно сняла фартук и присела на краешек стула… а из карманчика фартука просыпались вдруг семечки. Вот стыдоба-то! Чуть-чуть просыпалось, но Его Высочество заметил! И — чего уж никак Люси не ожидала — попросил у нее горсточку… Надо же!..

Господи, какая же непонятная штука — жизнь! А душа человеческая — вообще вроде джунглей… Она сидела — к плечу плечо — с самим принцем, то есть с королем будущим, они разговаривали вполголоса о личном, о самом задушевном, и грызли подсолнухи! Конец света, а? Кто из прислуги поверит? Да ее засмеют, если эту картинку попробует подругам изобразить! Люси отогнала мысль о таких насмешках маловеров. И рискнула попросить принца об одолжении одном. А почему нельзя — имела она право, раз уж такая у него к ней доверенность!

Трудность и стыд состояли в том, что у Люси ребеночек был в приюте. Мужа не было, а ребеночек был. Да. Два годика и два месяца ангеленочку ее… И никто не знал про это и знать не должен. Так вот, ей понянчить свое дитя, налюбоваться на него только раз в неделю можно было — вечером в пятницу! А в десятом часу приют запирается уже! И — хоть головой бейся об эту дверь… не отопрут! А дорога туда ой не короткая… за час не доберешься…

Вот если б принц сказал камер-фрейлине, чтобы Люси в этот день отпускали с работы уже в четыре часа… ну, в крайнем случае, примерно в полпятого… Да так, чтоб эта грозная дама ни за что не узнала настоящей причины, по которой такая поблажка дается… Ведь узнает — и в шею!

Во дворце эту причину одной только душе можно было открыть — принцессе Анне-Веронике! Или, как теперь стали ее звать, Золушке… Но прежде, чем пуститься перед ней в такие откровения, Люси долго собиралась с духом, балда, да и видела ее редко… А в тот день, когда Люси решилась наконец, Ее Высочество уже все, отпринцессилась!..

— Ну а голосу ее из воздуха, какой он ни есть душевный, про ребеночка сказать страшно! Вот знаю же, что она не ведьма, а все-таки на нечистую силу сбивается! Да и чем она поможет, если нету ее, — голос и голос…

Потом, вспоминая разговор этот, Люси радовалась, что внимание принца рассеялось на ее последних словах: очень неосторожно все-таки сказано было, он и разгневаться мог! Запросто… И слово это «отпринцессилась» — оно же просто дерзкое, оно случайно сорвалось с языка… Но Его Высочество, оказывается, вполуха слушал, спасибо ему. Стал беспокойно вдруг спрашивать:

— Папина дверь открывалась? На секундочку, да? Не заметила?

Люси в ту сторону и не глядела… могла только плечами пожать… Про кого или про что думал он? Про умирающего отца?

Принц встал. Походил минуту и распорядился: в пятницу пускай Люси привезет своего малыша во дворец! Здесь он будет воспитываться. Если она не против — принц Лариэль вырастит из него своего пажа!

Испуганная Люси сказала:

— Как пажа? Не выйдет пажа, Ваше Высочество: у меня девочка!

— A-а. Ну извини, недопонял. Фрейлина, значит, выйдет.

— Господи! Прямо вот так, сразу?.. Спасибо вам превеликое… Да что-то боюсь я, Ваше Высочество, таких подскоков на самый верх! Может, лучше все-таки договориться, чтоб по пятницам меня пораньше…

— Да все устроим, не беспокойся… Спасибо за доверие, за честность… Редкий товар в наши дни, неходовой. И семечки у тебя хороши, оторваться трудно. Я помогу тебе… ступай…

Поговорили…

Вот опять он остался один. И двигаться стал осторожно, словно за бабочкой охотясь.