Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Благодарю, — улыбнулась я.
А наутро перед выездом я призвала своих придворных. Им я сказала почти то же самое, правда, еще напомнила о том, насколько не люблю болтливых людей. Так как канаторцам тоже нравилось навещать своих родных и имения два раза в год, а еще хотелось продолжить служение не только на родной земле, но и в столице, придворные заверили меня в своей скромности и умении хранить тайны. Свою прислугу они, разумеется, взяли на себя.
Что до Канаторской гвардии, то тут было достаточно простого приказа, однако чтобы молчалось им более приятно, я приказала выплатить всем премию, включая и королевских гвардейцев. Воины остались благодарны, и уста их сомкнулись. Затем тело Мершо было предано земле на Кейстбитском кладбище, Линка отправили к родным. В сопровождение с телом поехал один из ришемцов, которому было приказано герцогом отдать родителям денежную компенсацию за погибшего сына. Раненые, подлеченные магом, чувствовали себя вполне сносно, и после обеда мы снова двинулись в путь, который благополучно довел нас до столицы.
— Ох, — восторженно выдохнула баронесса Стиренд.
Сосредоточившись на видах за окном, я улыбнулась – мы въезжали в главный город Камерата. Мне подумалось, что вскоре мы проедем через ворота королевского дворца, и я увижусь с его хозяином… Не буду лгать, я успела соскучиться по моему коварному оглифу.
Так всегда бывало. Уезжая из Канатора, я грустила, что не могу задержаться в моем герцогстве подольше, но чем больше приближалась столица, тем ярче ощущалась предвкушение скорой встречи. И в эти минуты я думала только о том, что вскоре я войду в двери королевского кабинета, и государь произнесет удовлетворенное:
— Ну, наконец-то! Наконец-то в тебе проснулась совесть, душа моя! — а потом он добавлял: — Я безумно скучал, лучик. Даже хотел кого-нибудь казнить, чтобы развеяться, но негодяи попрятались, представляешь?
— Жестокие люди, — сочувственно вздыхала я. — Ну, иди ко мне, мой свирепый хищник, я почешу тебе за ушком.
Он обнимал меня и, понизив голос, мурлыкал:
— И не только за ушком.
— Если ты был хорошим мальчиком…
— Самым лучшим.
— Посмотрим, — и он накрывал мои губы своими губами.
Впрочем, придраться мне оказывалось не к чему. Пока Ив ни разу не дал мне повода усомниться в его верности. Это не означало, что он не изменял, но сплетен не ходило. Никто не спешил мне донести на королевские шалости, даже из желания уколоть. Айлид Энкетт, мои глаза и уши, после моего отсутствия в подробностях рассказывала, что происходило при Дворе за это время. Я не просила, она сама взяла на себя эту обязанность. Ее сиятельство осваивала ремесло сыщика и дознавателя.
— Моя дорогая, я глаз не спускала с государя, но так и не заметила ничего подозрительного, — в окончании всех сплетен докладывала она.
— Значит, подозревать его не в чем, благодарю, — отвечала я.
На самом деле я знала ум, хитрость и осторожность короля, а также некую бестолковость и наивность моей подруги. А еще понимала, что даже если кому-то что-то и известно, то он не рискнет открыть рта. Еще жива была память о чистке Двора после нашего разрыва. Его Величество с некоторых пор к сплетникам относился с острой неприязнью. Так что, пусть Ив и не был пойман на измене, это не означало, что ее не было, но! Я предпочитала не терзать себя подозрениями и недоверием.
Если никто не мог прямо сказать, что государь опять нарушил свои обещания, значит, так и было. Пока не пойман с поличным, стало быть, невиновен, иначе можно было бы сойти с ума, пытаясь отыскать подвох. В этом случае надо было бросить все свои дела и устремления, перестать покидать Двор и только и заниматься тем, чтобы следить за монархом. А это уже, согласитесь, форменное издевательство над собственными нервами и гордостью.
Нет, ничего подобного я делать не намеревалась. И если уж меня вдруг начинала покалывать мысль, что Ив может быть мне вновь неверен, то я приходила к выводу: «Раз уж об этом никому неизвестно, стало быть, ему важно сберечь меня от дурных вестей». Да и встречал он меня всегда с искренней радостью, доказывая на деле свою тоску и страсть, скопленную за время, пока мы не виделись. Я по-прежнему оставалась для него единственной из многих. И это успокаивало.
Впрочем, не скажу, что последние три года, прошедшие с нашего воссоединения, мы прожили тихо и мирно. Конечно же, мы спорили, даже бранились. Причиной скандалов являлось разное: его ревность, мое недовольство, его упрямство, моя настойчивость. Я уже давно себя не сдерживала в выражении эмоций. Причин тому было несколько.
Во-первых, подчинение вело к тому, что монарх начинал подавлять мою волю, а это возвращало нас на несколько лет назад и немало раздражало. Во-вторых, я, помнила, что передо мной король, но больше воспринимала это должностью, а не поводом для благоговения. А в-третьих, подобные всплески не давали «пыли» осесть на плечи государя.
С того дня, как мы воссоединились, наша жизнь, моими стараниями, уже не была, как прежде. Раньше между нами, если и случались размолвки, то я старалась либо доказать наглядным примером свою правоту, либо смирялась и давила в себе обиду, которая, разумеется, никуда не девалась. А теперь я жертвовать собой не желала. Говорила прямо и без обиняков. И если монарх не желал меня услышать, то могла и хлопнуть дверью.
Так несколько раз я переезжала в покои наследного принца. А был один раз, когда из королевских покоев был изгнан сам король. Он, конечно, пытался возмутиться:
— Это мои покои, ваша светлость!
— Это королевские покои, — возразила я.
— А я-то кто?! — вопросил Его Величество.
— Вы – король, — не стала я спорить. — Но если вы переедете в другие комнаты, то уже они станут королевскими, а эти, утеряв статус, превратятся в обычные покои, а значит, останутся моими. Так вот я прошу вас покинуть мои покои и отправиться в ваши, где бы они ни находились. Не жалю делить эти стены с бездушным упрямцем, для которого важней его прихоти, чем здравый смысл.
— А если откажусь?
— Значит, я сменю не только стены, но и крышу, и перееду в свой особняк. Если вам это угодно, то скажите, я уже ничему не удивлюсь.
— Боги знает что! — воскликнул Ив и вышел, хлопнув дверью.