Мина называлась «третья корзина», то есть раздел, посвященный правам человека. Первые «корзины» — политическая и экономическая — не вызывали особых вопросов. А по поводу этой Громыко очень сильно сомневался и возражал.

«Спорили до тех пор, пока Киссинджер, с присущим ему прагматизмом (на грани цинизма), не заявил:

— Господин Громыко, что мы с вами спорим о каких-то тонкостях и нюансах! Ведь всем и так ясно, что Советский Союз никогда не поступится своими интересами, что бы в этот документ ни записали».

Вообще Киссинджер умел угадать настроение оппонентов. Корниенко отмечал: «Хитроумный Киссинджер, быстро распознав психологию наших лидеров, нередко пытался “пудрить им мозги” — говорил то, что им хотелось бы услышать, но что на деле ни к чему не обязывало американскую сторону (потом в своих мемуарах он будет похваляться этим)».

Запад наконец-то признал сложившиеся в Европе границы и политическую реальность, но взамен добился, что в акт были включены статьи о защите прав человека, свободе информации и передвижения. Возможность проверки выполнения этих статей (и апелляция к Западу) дала в руки советских диссидентов мощное легальное оружие: образовавшиеся группы правозащитников непрерывно требовали исполнения Хельсинкских соглашений. Если власти видели в них «пятую колонну» и «агентов ЦРУ», то для Запада их деятельность давала надежду на мирные перемены внутри СССР.

Вопрос «третьей корзины» решался на заседании Политбюро.

Как вспоминал Добрынин, многие члены Политбюро считали неприемлемым принятие международных обязательств по вопросам, которые до сих пор Москвой рассматривались как чисто внутренние. «В конце концов, на заключительном заседании в Политбюро восторжествовала “компромиссная” точка зрения Громыко. Его аргументация сводилась к следующему. Главным вопросом для СССР является признание послевоенных границ и сложившейся политической карты Европы. Такое признание было бы большой политической и пропагандистской победой СССР. Кроме того, открывались пути для разнообразного сотрудничества и переговоров по разным вопросам с западными участниками совещания в Хельсинки. Что касается гуманитарных вопросов, то урегулирование степени их выполнения по конкретным делам, говорил Громыко, все равно оставалось бы в руках Советского правительства. “Мы хозяева в собственном доме”. Короче, заранее негласно признавалась возможность игнорирования отдельных гуманитарных обязательств».

Между тем не все было так просто.

«Размягчение общества особенно обозначилось после 1975 года, когда подписали Хельсинкский документ, и там была “третья корзина” — “права человека”. Бывший директор ЦРУ Гейтс сказал, что начало разрушения СССР надо отсчитывать именно с 1975 года».

И что же Громыко? Выходит, он совершил роковую ошибку?

Думается, Громыко был прав, обеспечивая прежде всего территориальное и политическое равновесие государства и откладывая «права человека» в дальний угол, оставляя их партийным идеологам.

Заключив «европейский мир», советская дипломатия надеялась, что отныне западноевропейские государства, получив гарантии безопасности, смогут вести более независимую от Вашингтона политику.

Показательно, что в США развернулась острая критика президента Форда за то, что он подписал Хельсинкские соглашения, санкционировав тем самым «Ялтинский раздел Европы» и советское господство в Восточной Европе.

Мао Цзэдун тоже резко критиковал участие США в данном соглашении, оценивал его как большую уступку Советскому Союзу на европейском направлении. Также он был против намечавшегося визита Форда в СССР.

Выходит, ни одна из сторон в долгосрочной перспективе не видела возможности дестабилизации СССР.

Оценка председателя КГБ Крючкова относится не к Громыко, не к Киссинджеру, а к более поздним деятелям, прежде всего — Горбачеву, который нарушил главное правило дипломатии: межгосударственные компромиссы достижимы, когда у сторон имеются более сильные аргументы, чем благодушные обещания и простодушная доверчивость.

Насколько опасны были антисоветские настроения внутри СССР? Согласно записке Андропова в Политбюро в декабре 1975 года, за прошедшие десять лет за антисоветскую деятельность было арестовано около 1500 человек, но было 68 тысяч «профилактированных», то есть тех, кого вызывали в КГБ и предупреждали «о недопустимости» их деятельности. Также было раскрыто свыше 1800 антисоветских групп и организаций. По мнению Андропова, в Советском Союзе были сотни тысяч людей, которые либо действовали, либо были готовы действовать против советской власти. Соответственно, «третья корзина» приоткрывала им путь к легальной протестной деятельности, что в политической системе Советского Союза не предусматривалось.

Как дипломаты планируют свои переговоры? Это вопрос вопросов. И ответить на него проще всего, показав один из таких планов.

С начала Второй мировой войны Совет по внешнеэкономическим сношениям (СВС) и Государственный департамент США разрабатывали тему «Изучение интересов Америки в военное и мирное время». 22 августа 1941 года СВС провел заседание: «Вопросы американской политики, касающейся нацистско-большевистской войны», направления анализа были следующие:

«Если большевистский режим сохранится:

А) Станет ли Америка соучастником Советской России в войне против Гитлера.

Б) Должна ли Америка добиваться установления равновесия между (послевоенной) Германией и Россией путем создания независимых от них обеих буферных государств.

В) В случае нападения Японии на Приморье, должны ли тогда США вмешаться путем интервенции на Дальнем Востоке.

Если большевистский режим падет:

А) Должна ли Америка стараться восстановить большевизм в России.

Б) Должны ли США по примеру Гитлера санкционировать массовое переселение народов для создания буферной зоны между Германией и Россией.

Если после большевистского режима будет установлен режим сотрудничества с Германией:

А) Должны ли США не дать возможность этому режиму установить контроль над Транссибирской железной дорогой.

Б) Должна ли Америка подготовить на Дальнем Востоке противников этого режима (Китай, Япония)».

Поразительно, какой большой разброс вариантов! И как изумительно рационально, без всякого морализаторства поставлены вопросы, словно сформулировал их Николо Макиавелли.

После отставки Никсона новый президент Форд сразу заявил Киссинджеру, что будет продолжать готовить соглашение с Советским Союзом по ограничению стратегических вооружений.

Здесь вклинились другие проблемы, в том числе вопрос о свободе выезда евреев из СССР и увязка его с вопросом о предоставлении СССР режима наибольшего благоприятствования в торговле и кредитах. Советское руководство не собиралось вести разговор о квотах на эмиграцию, считая это своим внутренним делом, но американская сторона, учитывая сильную проеврейскую оппозицию в конгрессе, считала иначе. В конце концов это противоречие приведет к принятию конгрессом «поправки Джексона—Вэника», блокирующей предоставление режима наибольшего благоприятствования.