В мае Ли устроила вечеринку («небольшие танцульки меньше чем на тысячу человек») в своей великолепно обставленной двухуровневой квартире на Пятой авеню, чтобы развеселить Джеки, которая пришла в белом шелковом платье от Ива Сен-Лорана, под руку с Гарриманом. Среди гостей были Майк Николс, Сэм Спигел, Леонард Бернстайн и Бобби, а также камелотские рыцари Кеннет Гэлбрейт, Пьер Сэлинджер и Франклин Рузвельт-младший. Но под эффектной маской Джеки все еще страдала, жалела себя, искала другого мужчину, который бы, как Джон, придавал ей уверенности. В мае же, приехав в Лондон на открытие мемориала Раннимид, она после грандиозной вечеринки, устроенной в ее честь старыми английскими друзьями Хью и Антонией Фрейзер, осталась с ними один на один (Джеки приобрела привычку пить виски по вечерам) и разоткровенничалась. Антония вспоминала: «Она рассказывала, каково это – быть вдовой. Мол, когда ты вдова, то чувствуешь себя эмоциональной калекой и все время думаешь, будто с тобой что-то не так. Означенная реакция показалась мне тогда весьма необычной – ее мучил страх, словно она сама сделала что-то не так… это состояние было для нее отравой».

Но даже за ужином у друзей Джеки не забыла поблагодарить старую кухарку Фрейзеров, которая жила с ними во время этих импровизированных каникул и накануне приготовила чай и сэндвичи для Джона и Каролины. Антония вспоминала: «Фактически она приехала с государственным визитом и все же настояла на встрече с кухаркой, миссис Хепбёрн, озарив ее унылую жизнь своим блеском, так что миссис Хепбёрн, вернувшись в Шотландию, не переставала хвастаться… В ту пору, как мне кажется, англичане не трудились благодарить кухарок… Для меня в этом вся Джеки. По-моему, она выработала такие превосходные манеры в качестве некоего оборонительного сооружения, поскольку люди с хорошими манерами на самом деле защищены от многого…»

Гарольд Макмиллан выступил на открытии мемориала с речью, а королева посвятила Джону Кеннеди этот простой монумент из белого камня, установленный на участке британской земли, подаренной британским народом Соединенным Штатам. Раннимид имел особое значение и безусловно привлек бы Джека, большого ценителя истории, ведь именно здесь зародилось «конституционное правительство», когда в 1215 году король Иоанн Безземельный подписал Великую хартию вольностей. В следующее воскресенье Кеннеди побывали в загородном доме Макмилланов, а позднее, 17 мая, Джеки написала Макмиллану благодарственное письмо, якобы от всех Кеннеди, упомянув о неразберихе, неизменно сопряженной с их приездом. Для нее, писала Джеки, речь Макмиллана стала эмоционально самой тяжкой частью церемонии в Раннимиде: «Для всех остальных Джон уже отступил на задний план, и мемориал очень красивый, но для меня и для вас Джон не ушел…»

Эти майские дни были последними, какие дети провели с Мод Шоу, хотя и не знали об этом. Джеки и мисс Шоу решили не портить им поездку. Мод Шоу исполнилось пятьдесят девять, нужно заниматься собственной семьей, кроме того, и Каролина, и Джон уже поступили в школу. Поездка в Англию стала для детей огромным приключением, они летели на борту номер один, на «папином самолете», и наконец увидели все, о чем рассказывала мисс Шоу: смену караула и чаепитие шимпанзе в зоосаду Риджентс-Парка («Вот это манеры!» – ахнула Каролина, зажав рот ладошкой). В Тауэре Джон удивил дворцового стражника, которому поручили провести экскурсию, своим кровожадным интересом к давним казням и ловкостью, с какой проскользнул через ствол старинной пушки.

Получив подробный инструктаж от мисс Шоу, дети учтиво поклонились, когда их представили королеве, а после открытия памятника пили чай в Виндзорском замке. Затем мисс Шоу отвезла их в простенький домик в Ширнессе (графство Кент), где жили ее брат и сестра. Джон заявил: «Мне нравится этот маленький домик, мисс Шоу, так здорово, что у вас всего один лестничный марш, я так устал от лестниц». (В лондонском доме Радзивиллов по пути в спальню мальчику приходилось одолевать четыре лестничных марша.) Потом Джон поинтересовался, где у них кухарка и дворецкий, на что Хетти, сестра Мод, ответила: «Я тут и кухарка, и дворецкий». Мальчик возразил, что она женщина, а потому дворецким быть не может.

Мод Шоу писала: «Разумеется, он прямо с порога почувствовал себя как дома. Каролина немного стеснялась, но отлично поладила с Хетти и Джеком, с гордостью сообщив им, что мы с ней кровные сестры навек». Правда, Каролина что-то заподозрила и в последний день все утро хвостиком ходила за Мод. Джеки попыталась уговорить мисс Шоу вернуться с ними в Штаты, но та, разрываясь между собственной семьей и детьми Кеннеди, которых очень любила, лишь печально покачала головой. В своей книге она написала: «Нет слов, чтобы выразить, как сильно я привязалась к Каролине, Джону и их родителям». Больше они никогда не виделись.

Вышедшую в том же году книгу Мод Шоу «Няня из Белого дома» (The Pleasure of His Company) Джеки сочла предательством. Хотя мисс Шоу не подписывала договор о неразглашении, Джеки реагировала с той же холодной яростью, какую у королевы-матери вызвали слезливые мемуары Марион Кроуфорд, бывшей гувернантки принцесс Елизаветы и Маргарет. Джеки продолжала платить Мод пенсию («Она держит свое обещание, хотя вы не оправдали доверие – ее и президента Кеннеди», – писала Нэнси Таккерман Мод Шоу 19 ноября 1965 года), но прекратила всякое общение. Каролина, правда, продолжала писать няне. «Я ужасно по тебе скучаю!» – так она закончила письмо, присланное к Рождеству 1965-го. Через год и через два это было уже просто «Скучаю».

Эвелин Линкольн, тоже опубликовавшая свои воспоминания «Двенадцать лет с Джоном Ф. Кеннеди» (My Twelwe Years with John F. Kennedy) в сентябре 1965 года, спаслась от гнева Джеки, вероятно, потому, что как хранительница многих секретов была неприкосновенна. Зато настоящий друг Джона и флотский сослуживец Пол Фэй испытал на себе всю силу кеннедевского недовольства, выпустив мемуары «Удовольствие быть в его компании» (White House Nannie, My years with Cardine and john Kennedy Jr), которые начал писать в сентябре 1963 года по настоянию Джона. (Джон сказал ему тогда: «Рыжий, ты, как никто другой, знаешь, каково это – быть президентом. Ты просто обязан написать книгу».) После смерти друга Фэй забросил мемуары, но через полгода, с согласия Бобби, снова засел за книгу. Однако Бобби хотел, чтобы это была «история важных событий, повлиявших на флот и на президента», на что Фэй ответил, что он не историк и может показать разве что «человеческую сторону». Он не представлял себе, что воспоминания об остроумном мачо, который охотно уснащал свою речь нецензурной солдатской лексикой, отнюдь не тот образ Джона, какой хотели представить публике Кеннеди. Не понимал он и что семья полагает себя владелицей всех прав на имидж Джона Кеннеди, вот и получил от них по полной программе, когда летом 1966 года закончил рукопись.

Получив рукопись, Бобби разнес ее в пух и прах и вычеркнул минимум треть текста, причем с резкими комментариями на полях. Как сказал Фэй в одном из интервью, «он в результате на меня обозлился». Потом Фэю сообщили, что «Джеки тоже хочет принять участие» и последнее слово будет за ней. Однако Джеки читать рукопись отказалась, передав ее Кеннету Гэлбрейту как «официальному семейному цензору». Гэлбрейт сделал несколько мелких замечаний, а потом Фэй не слышал ничего от Кеннеди, пока не телеграфировал Бобби, что книга будет опубликована с продолжениями в женском журнале McCall’s. «Он просто остервенел, – вспоминал Фэй, – потом подключилась Джеки, и я час сорок говорил по телефону с ней. Она звонила мне, и мы разбирали книгу буквально слово за словом. Когда речь заходила о пассажах, которые она хотела убрать, аргументы у нее были просто потрясающие». В частности, Джеки не позволила упомянуть случай, когда президент спустил всех собак на Артура Шлезингера за интервью, где тот намекнул, что в ситуации с заливом Кочинос главную роль сыграл его совет. Чтобы сделать приятное Джеки, Фэй убрал этот пассаж, а она потребовала называть ее в книге Жаклин, а не Джеки. И прочая, и прочая.