В архитектуре развивался незамысловатый английский стиль, известный теперь как «георгианский». В те дни все здания, сооруженные в городе или деревне, от городских холлов и сельских особняков до ферм, деревенских домиков и садовых беседок, радовали глаз, потому что правила пропорции в расположении дверей и окон по отношению к размерам всего здания были тогда понятны обычным строителям. Эти простые люди хранили секрет, утерянный позднее претенциозными архитекторами Викторианской эпохи, которые отказались от простого английского георгианского стиля, чтобы следовать сотне экзотических фантазий – греческих, средневековых и т. п., – и были достаточно сведущи во всем, касающемся их работы, кроме ее существа.

В XVIII веке искусство было частью обычной жизни и предпринимательства. Картины Хогарта, Гейнсборо, Рейнольдса, Ромни и Зоффани, школа миниатюрных портретов, которая достигла кульминационного пункта в работах Косвея, гравюры Вертю и Вуллетта, бюсты и статуи Рубийяка, мебель и отделка братьев Адам – все это было не вспышкой гения, протестующего против его окружения, а естественным результатом характера века, частью процесса спроса и предложения. И то же самое может быть сказано о литературном мире Грея, Голдсмита, Каупера, Джонсона, Босуэлла и Бёрка. По своему спокойному, установившемуся единству цели и мысли это был классический век, не похожий на беспокойный викторианский век, когда большинство великих людей – Карлейль, Раскин, Мэтью Арнольд, прерафаэлиты, Уильям Моррис, Уистлер, Браунинг и Мередит – восставали против испорченных идеалов их времени или отважно боролись, чтобы навязать публике свой собственный удивительный гений. Однако XVIII век произвел и величайшего из всех мятежников: Уильям Блейк родился в 1757 году.

«Ветер дует куда хочет»: историк-социолог не может претендовать на то, чтобы объяснить, почему искусство и литература в какой-то период процветали или развивались необычным путем. Но он может указать на некоторые общие условия, благоприятствующие появлению тонкого вкуса и созданию художественных произведений в Англии времен Сэмюэля Джонсона.

Богатство и досуг увеличивались и охватывали все более широкие слои общества; гражданский мир и личная свобода были более обеспечены, чем в какой-либо предшествующий век; войны, которые мы вели за морем при помощи маленьких профессиональных армий, почти не мешали мирным занятиям обитателей счастливого острова. Никогда империя не приобретала чего-либо с меньшими затратами, чем Канаду и Индию. Что касается Австралии, то капитан Кук просто подобрал ее из моря (1770). Даже гибельная война, в которой мы потеряли расположение старых американских колоний, хотя она и причинила значительное расстройство торговле, мало затронула самый уклад жизни в побежденной стране, потому что наше морское могущество, хотя и оспаривалось, но было сохранено; даже тогда, когда французский флот некоторое время плавал по Ла-Маншу (1779), мы боялись не голода, а вторжения, однако опасность скоро миновала. Так же было и во время наполеоновских войн. Один год современной тоталитарной войны более губителен для общества и более разрушителен для высших проявлений цивилизации Англии, чем целый цикл войн в дни старшего или младшего Питта.

Но одни только богатство и безопасность не могут быть достаточными причинами появления великого века вкуса и искусства. Викторианский век был даже более богатым и еще более безопасным; однако дома, построенные в этот период, и находящиеся в них предметы домашнего обихода (за исключением книг) были невысокого качества. В XVIII веке вкус не был испорчен обилием машинной продукции. И производитель, и покупатель товаров ориентировались еще на ремесленные образцы. Художник и производитель еще не придерживались диаметрально противоположных взглядов. Оба были ремесленниками, снабжающими немногочисленную группу покупателей, вкус которой не был испорчен, так как ей еще не приходилось видеть действительно плохих вещей. Жизнь и искусство были еще человеческими, а не механическими, и качество ценилось значительно больше, чем количество.

Другим обстоятельством благоприятным для искусства в Ганноверскую эпоху, было аристократическое влияние, которое окрашивало не только политику, но и многие другие аспекты жизни. Аристократический слой общества тех дней включал не только крупную знать, но и сквайров, и более богатое духовенство, и образованный средний класс, который вступал с ними в близкие отношения. Этот обширный слой, достаточно многочисленный и имевший неоспоримые социальные привилегии, мог позволить себе требовать во всем прежде высокое качество. Высшие слои этой аристократии задавали той буржуазии и интеллигенции, а они за это отдавали знати свои умственные способности и идеи – как, например, Берк снабжал своими идеями лорда Рокингэма, Лидеров общества XVIII века не мучил постоянный зуд стремления доставать все больше и больше денег, производить все больше и больше товаров, неважно какого сорта, как это было с могущественными детьми Маммоны, которые в XIX веке задавали тон в Англии, Америке и во всем мире. Аристократическая атмосфера была более благоприятна для искусства и вкуса, чем буржуазная и демократическая, установившаяся позднее в Англии, или тоталитарная – в Европе.

Действительно, аристократия была даже лучшим покровителем искусства и литературы, чем королевская власть в ее старомодной форме. Монархия иногда может иметь вкус, как это было во Франции во времена Людовика XIV и Людовика XV, но он существовал только при дворе, как единственном признанном центре просвещенности и прогресса. Английская же аристократия имела не один центр, а сотни, разбросанные по всей стране в «жилищах джентльменов» и провинциальных городах, каждый из которых был центром учености и вкуса, что вполне возмещало упадок учености в официальных университетах и упадок вкуса при ганноверском дворе. Георг II покровительствовал только музыке Генделя и ничему больше. Но это не имело большого значения, так как покровительство оказывали тысячи других лиц – хотя, однако, еще не миллионы. Оксфордский университет ничего не сделал для Гиббона, а король не нашел ничего лучшего, как сказать ему: «Ну, ну, мистер Гиббон, пишите, пишите, пишите». Но читающая публика тех дней была достаточно многочисленна и разборчива, чтобы должным образом оценить его величие в тот момент, когда появился первый том его сочинений (1776).

Вкус XVIII века не был совершенным. Ограниченность его симпатий в литературе хорошо известна. Даже в искусстве слишком много, может быть, думали о Рейнольдсе и недостаточно – о Хогарте и Гейнсборо. Основанием Королевской академии в 1768 году Джошуа Рейнольдс сделал покупкукартин модным занятием среди поднимающегося среднего класса, который стремился «приобщиться» к знати. Без сомнения, он обеспечивал этим материальные выгоды для своих собратьев-художников, создавая более широкий спрос на их товары. Но не подготовил ли невольно этот наиболее благородный рыцарь путь для вульгаризации искусства? И не послужила ли его Королевская академия тому, что отдельные виды живописи и скульптуры стали слишком стереотипными?

Романтические обстоятельства, открытие погребенных под пеплом городов Геркуланума и Помпеи, возбудили огромное любопытство, которое, может быть, имело более благоприятные последствия для археологии, чем для искусства. Греко-римская скульптура второго разряда была взята как мерило суждения, и следующее поколение скульпторов Академии, Ноллекенс и Флаксман, настаивало на том, что все статуи, даже современных британских государственных деятелей, должны отливаться по этому образцу, должны быть задрапированы в тогу древних (подобно статуе Фокса в Блумсбери-сквер), да и в других отношениях скульптура должна перестать следовать традиции подлинного Ренессанса Рубийяка (умершего в 1762 году). Но, как это ни странно, в то же самое время Бенджамен Уэст отказался применить этот закон об одежде к исторической живописи: вопреки серьезным, но дружеским протестам самого Рейнольдса Уэст настоял, чтобы его картина осмерти Вольфа (выставленная в Академии в 1771 году) изображала генерала и его людей в современной британской форме, а не в древних доспехах, в каких эти современные герои сражений хотели быть изображенными для большей известности. Своей настойчивостью, проявленной им в борьбе за это смелое нововведение, Уэст добился хартии вольности для школы исторической живописи, которую он основал и сделал чрезвычайно популярной, особенно благодаря распространению гравюр.